- Мама, мама!.. - не помня себя, кричал я, бросаясь к ней.
- Вова, ноги... - приподнимая голову, простонала мать.
Не помню, как, освобождая ее, я расшвырял землю, как раскидывал гнилые обломки жердей. Только когда мать уже лежала в постели, я почувствовал боль в руках и взглянул на них. Ладони и пальцы были покрыты глубокими порезами, и из них сочилась кровь.
Я упал на подушку и заплакал.
К вечеру ноги у матери распухли. Ей стало хуже. Возле ее кровати, не отходя, хлопотала бабушка. Я забрал из яслей сестренку и грустный поплелся с ней к Витьке поделиться своим несчастьем.
На двери его дома висел замок.
"Вот какой, и ко мне не зашел", - обиженно подумал я и, взобравшись на завалинку, на всякий случай заглянул в окно и удивился.
Витька мрачный стоял с красным карандашом в руке перед картой и делал на ней какие-то пометки.
Вдруг он отшатнулся, бросил карандаш и, закрыв руками лицо, уронил голову на маленький кухонный стол. Мне захотелось застать Витьку врасплох. Я соскочил с завалинки, приказав сестренке идти молча за мной, стал через задний ход осторожно пробираться в комнату.
Вот я вошел во двор, со двора в сени и распахнул дверь в комнату.
Витька вскинул голову и резко отвернулся в сторону, к окну.
Карта была вся испещрена красным карандашом.
На занятых немцами городах, на которых мы раньше ставили черные кружки, сейчас реяли красные флаги.
- Ты что это, Витьк? - растерянно уронил я.
- Ничего. Не буду я больше на городах ставить черные кружки. Это наши красные города.
- Ну так что же, что наши? Немцы-то их заняли. Может, наша Красная Армия, Витьк, нарочно заманивает немцев-то. Помнишь, как в кино-то Кутузов Наполеона заманивал.
- Я не знаю. От папы письма давно не было.
- А у нас сегодня было, да, Вов? - весело пропищала моя сестренка.
Витька как-то съежился, глаза его часто заморгали, и он снова отвернулся к окну.
Желая его отвлечь, я хлопнул сестренку по затылку и сказал:
- У нас, Витьк, сегодня конюшня обрушилась. И маму придавило. Ноги сильно.
- Ну подумаешь, здесь же не война, - зло бросил Витька.
Я вздрогнул. Мне было так больно и обидно, что я не смог ничего сказать. Я крепко прижал к себе сестренку и медленно вышел на улицу.
Погода была тихая, ясная. Яркие лучи заходящего солнца играли в желтеющих листьях берез, но я чувствовал себя одиноким, и жизнь мне казалась грустной и тоскливой.
"Как бы хорошо сейчас быть на фронте вместе с папой, - думал я вечером, забираясь под одеяло. - Лежать бы с ним в окопе и стрелять по немцам".
Вдруг перед моими глазами вырос танк с фашистскими знаками. Он медленно полз гусеницами прямо на меня. Ближе, ближе. Я испугался, съежился и, не открывая глаз, понял, что засыпаю.
Всю эту ночь я был на фронте и воевал. И все время, когда я был готов совершить какой-нибудь героический подвиг, передо мной вырастал этот страшный танк, и я трусил.
Утром, вспомнив сон, я обиделся на свою трусость и подумал: "Надо было бросить в этот танк гранатой - и все". Но так как исправить ошибку было невозможно, то я, недовольный собой, отправился в школу.
За Витькой не зашел. Мимо его дома шагал нарочно быстро и даже не взглянул на окна. Когда я прошел мимо следующего дома, кто-то крепко обхватил мою голову и закрыл мне глаза. Я сразу догадался, что это Витька, и, желая причинить ему боль, ткнул его головой, вырвался и снова зашагал.
Витька преградил мне дорогу. Он был еще раздетый и босиком.
- Сердишься?
Я молча смотрел в сторону.
- Не сердись, - грустно уронил Витька, - знаешь, я вчера был какой-то шальной. Как ты ушел от меня, я всю карту изрезал. А Германию так всю в клочки изорвал, а потом опомнился и весь вечер сидел и снова подклеивал. Давай помиримся. И вместе будем у вас конюшню чинить.
Тронутый Витькиными словами, я протянул ему руку.
Мы скрестили мизинец с мизинцем и радостно прокричали:
- Мир, мир на весь век, изменщик - глупый человек.
И, ткнув друг друга в бок кулаками, мы оба, довольные, весело пустились к Витьке в дом, а потом так же весело направились в школу.
По дороге Витька сообщил мне школьные новости.
