Фелисито замолчал, потому что белобрысая голова Мигеля резко вскинулась. Он увидел перед собой глаза, налившиеся кровью и ненавистью. «Сейчас он на меня набросится и попытается перегрызть глотку», — решил Фелисито. Видимо, сержант Литума подумал о том же: он шагнул вперед, положил руку на кобуру и встал рядом с коммерсантом. Однако Мигель как будто сдулся: он больше не мог ни говорить, ни двигаться. По щекам его катились слезы, руки и губы дрожали, лицо побледнело. Он пытался что-то сказать, но никаких слов не было, его горло время от времени издавало только странные утробные звуки — наподобие отрыжки или рвотных позывов.
Фелисито Янаке снова заговорил, все с той же сдержанной холодностью:
— Я не закончил. Еще минутку терпения. К счастью для тебя и для меня, мы видимся в последний раз. Я оставляю тебе эту папку. Внимательно прочти каждый из документов, подготовленных моим адвокатом. Доктором Хильдебрандо Кастро Посо, с которым ты хорошо знаком. Если согласишься, то распишись на каждой странице, где проставлена галочка. Адвокат пришлет за этими бумагами завтра и потом займется подготовкой дела для суда. Речь идет об очень простой вещи. «Смена фамилии» — вот как это называется. Ты откажешься от фамилии Янаке, к которой, определенно, не имеешь ни малейшего отношения. Можешь сохранить фамилию матери или выдумать любую другую, какая тебе понравится. А взамен я заберу из полиции все свои заявления: по поводу анонимных писем с паучком, поджога конторы «Транспортес Нариуала» и мнимого похищения Мабель. Возможно, благодаря этим действиям ты обойдешься без нескольких лет тюремного заключения и сразу выйдешь на свободу. Однако, как только тебя выпустят, ты обязан уехать из Пьюры. Ты никогда больше не появишься в этих краях, где каждая собака знает, что ты преступник. К тому же здесь никто не предложит тебе достойной работы. А я больше не желаю тебя видеть. Время на раздумье у тебя — до завтра. Если ты не захочешь подписывать эти бумаги — что ж, дело твое. Будет суд, и я приложу все усилия, чтобы тебе определили срок побольше. Так что решай сам. И последнее: мать не пришла тебя навестить, потому что тоже не желает тебя видеть. Я ее ни о чем не просил, это ее собственное решение. Ну вот и все. Мы можем идти, сержант. Пусть Бог тебя простит, Мигель. Я не прощу тебя никогда.
Фелисито бросил папку с документами под ноги Мигелю — и повернулся к двери. Литума последовал за ним. Мигель все так же не двигался с места, глаза его полнились слезами и ненавистью, рот беззвучно открывался и закрывался. Молодого человека как будто поразило молнией, лишившей его способности двигаться, говорить и думать; у ног его лежала зеленая папка.
«Это будет последний образ, который сохранится от него в моей памяти», — подумал Фелисито. Они с сержантом молча подошли к тюремным воротам. Снаружи их дожидалось такси. Пока эта тряская колымага петляла по городским предместьям, чтобы доставить Литуму в комиссариат на проспекте Санчеса Серро, оба пассажира продолжали хранить молчание. Когда въехали в город, сержант наконец заговорил:
— Можно я вам кое-что скажу, дон Фелисито?
— Конечно выкладывайте.
— Я никогда не сумел бы представить, что можно наговорить столько гадостей, сколько вы наговорили своему сыну там, в тюрьме. Клянусь вам, у меня кровь стыла в жилах.
Коммерсант протестующе поднял руку:
— Это не мой сын.
— Простите, простите, я уже знаю. Разумеется, вы правы: то, что натворил Мигель, — поистине ужасно. Но пускай даже так. Не обижайтесь, но это были самые жестокие слова, которые я слышал за всю свою жизнь, дон Фелисито. Никогда бы не поверил, что услышу их от такого великодушного человека, как вы. Я просто не могу понять, почему этот парень на вас не набросился. Я уж подумал, что так оно и будет, и даже кобуру расстегнул. Я был готов выхватить пистолет, вот как.
— Он не осмелился, потому что я сломил его дух, — ответил Фелисито. — Да, я говорил жестоко, но разве я в чем-то наврал или преувеличил, сержант? Я его не щадил, но сказал только самую истинную правду.
— Это была ужасная правда, и я клянусь никому не передавать ваших слов. Даже капитану Сильве. Даю вам слово, дон Фелисито. С другой стороны, вы поступили очень великодушно. Если вы снимете все обвинения, Мигель выйдет на свободу. И у меня есть еще один вопросик, чтобы сменить тему. Вот это слово «многострел» — я слышал его в детстве, но теперь не вспомню, что оно означает. В наше время в Пьюре, кажется, никто так не говорит.
