— Ну ладно, проводи их в малую гостиную, — сдался хозяин. — А вы с Лукрецией будьте начеку, если вдруг придется звонить в полицию.
Когда Хустиниана вышла, дон Ригоберто ухватил Фончито за плечи и пристально всмотрелся в его глаза. Он смотрел ласково, но настойчиво, а речь его стала неуверенной, просительной.
— Фончо, Фончито, дорогой сынок, я прошу тебя, умоляю: ради всего святого, скажи, что весь твой рассказ — это неправда. Что ты все придумал. Что ничего не было. Скажи, что Эдильберто Торреса не существует, и ты сделаешь меня счастливейшим человеком на земле.
Ригоберто увидел растерянность на лице сына. Фончито сильно, до синевы, закусил губу.
— О’кей, папа. — Фончито говорил теперь не как ребенок, по-взрослому. — Эдильберто Торреса не существует. Я его выдумал. Я больше никогда о нем не заговорю. Теперь я могу идти?
Ригоберто молча кивнул. Отец смотрел сыну вслед, и у него дрожали руки и сжималось сердце. «Несмотря на всю мою любовь, на все усилия, мне никогда его не понять, — подумал Ригоберто, — он так и останется для меня неразрешимой загадкой».
Перед встречей с гиенами Ригоберто зашел в ванную и умыл лицо холодной водой. Ему никогда не выбраться из этого лабиринта: все новые и новые коридоры, подвалы, повороты и развилки. Неужели жизнь так и устроена: что бы ты ни делал, непременно приведет тебя в пещеру к Полифему?[55]
В гостиной сыновья Исмаэля Карреры дожидались его стоя. Оба были в костюмах-тройках и при галстуках, как и всегда, однако, к удивлению Ригоберто, вид у них был вовсе не воинственный. Действительно ли они ощущают себя побежденными, жертвами — или просто переменили тактику? Какие у них намерения? И Мики, и Эскобита сердечно приветствовали хозяина дома, похлопывали по плечу и старались выказывать раскаяние. Эскобита извинился первым.
— Я очень плохо себя вел в последний раз, когда был в этом доме, дядюшка, — скорбно забормотал он, потирая руки. — Я вышел из себя, наговорил кучу глупостей и оскорблений. Я был как шальной, полубезумный. Приношу тысячу извинений. Еще и сейчас голова у меня мутная, я много недель подряд не сплю, принимаю успокоительные таблетки. Жизнь моя превратилась в сплошную муку, дядюшка Ригоберто. Клянусь, мы никогда больше не проявим к тебе такого неуважения.
— Сейчас у нас у всех головы мутные, и это многое оправдывает, — признал дон Ригоберто. — Последние события всех нас выводят из себя. Я не держу на вас зла. Присаживайтесь и давайте побеседуем. Чем я обязан вашему визиту?
— Мы больше так не можем, дядюшка, — вздохнул Мики. Он всегда казался более серьезным и рассудительным в этой парочке, по крайней мере в речах. — Жизнь наша сделалась невозможной. Тебе это, наверное, известно. Полицейские считают, что это мы похитили или убили Армиду. Нас допрашивают, нам задают самые оскорбительные вопросы, за нами день и ночь следят. У нас вымогают взятки, а если мы не даем, то заявляются с обыском. Как будто мы — преступники в сговоре, ну, ты понимаешь.
— А газеты, а телевидение, дядюшка! — подхватил Эскобита. — Ты видел, какой грязью нас поливают? Каждый день и каждый вечер во всех новостях. Мы и насильники, мы и наркоманы, а с таким прошлым вполне возможно, что мы виновны и в исчезновении этой дерьмовой чоли!
— Если ты будешь оскорблять Армиду, которая — нравится тебе или нет — теперь приходится тебе мачехой, то это плохое начало, Эскобита, — пригрозил дон Ригоберто.
— Ты прав, и мне очень жаль, однако я сейчас плохо контролирую то, что говорю, — снова извинился Эскобита. Мики вернулся к своей дурной привычке грызть ногти; он занимался этим делом с остервенением, не переставая, обрабатывая палец за пальцем. — Ты не представляешь, как страшно стало читать газеты, слушать радио, смотреть телевизор. На нас днем и ночью клевещут, обзывают дегенератами, бездельниками, кокаинистами и еще всякое в таком же роде. В какой стране мы живем, дядюшка!
— И совершенно бесполезно затевать суды, отстаивать свое доброе имя: нам отвечают, что это значит посягать на свободу печати, — пожаловался Мики. Он непроизвольно улыбнулся, но потом снова посерьезнел. — В общем, всем понятно: журналистика живет за счет сенсаций. Хуже обстоит дело с полицией. Тебе не кажется подлостью, что после того, как поступил с нами папа, теперь нас еще и обвиняют в исчезновении этой женщины? Нам ограничили свободу перемещения, пока продолжается расследование. Мы не можем даже выехать из страны, а как раз сейчас в Майами начинается «Open».
