Любой. А проще всего было как раз Уильяму, ведь остальные прятались от него.
Если Алекс в тот день пользовался шахтой лифта, он, как минимум, был свидетелем происшедшего, но Алекс заявил, что никогда не делал в игре этот нечестный ход.
Герда, Эдди тоже могли прошмыгнуть вверх на площадку.
А столкнуть хватило бы силы у каждого, лишь бы мистер Ванлейн начал рассматривать что-то внизу за карнизом.
Все вполне реально.
Кроме маленького пустячка: зачем Джино потребовалось убивать? Что ему с этого в шкуре незащищенного ребенка?
И капитан не может назвать причину.
Коннерс обрадовался капитану, неуклюже взял коробку с пирожными и начал смешивать «спасибо» с «зачем», а Дункану отчетливо представилось, как хозяин сидит очередным вечером один в гостиной напротив фотографии на стене, виски смягчает боль, которую он сам удерживает, боясь потерять связь с человеком, через боль она остается явью.
Христос тоже хотел породнить людей болью?
— Проходите в гостиную, коллега.
— Знаете что, расположимся лучше на кухне, там все под рукой, и курить мне гораздо удобней.
Хозяин не возразил, и показалось, в его глазах промелькнуло маленькое облегчение.
— Как скажете, дорогой, — он приглашающим жестом пропустил гостя вперед.
Кухня у старого полицейского отличалась тем хозяйственным бытом, которого у Дункана и в помине не было — полно всякой утвари, коробочек с приправами штук двадцать, цветные полотенца, салфеточки…
— С чьих новостей начнем? — хозяин поспешил запустить чайник.
— Давайте с моих.
Главной новостью Дункана, разумеется, было согласие Лизы на работу, так сказать, в новых условиях.
Капитан начал рассказывать.
Коннерс слушал, почти замерев у плиты, а в конце радостно щелкнул пальцами.
— Отнеслась, говорите, без всякого предубеждения?
— На удивленье спокойно.
— Замечательно! Это ведь тоже своего рода тест — здравомыслящая девушка-полицейский психологически не отшатнулась.
— При том, что я не рассказывал ей про Тибетское евангелие.
— Да, как ваше собственное впечатление?
— Впечатления разные, — Дункан подумал, с чего бы начать. — Прежде всего, я не смог представить себе ни одной разумной мотивировки для фабрикации такого документа.
— Именно-именно, дорогой. Если бы в этот глухой монастырь не попал в конце девятнадцатого века русский путешественник, который, кстати сказать, ничего подобного на Тибете и не искал, если бы он не сломал там ногу, вынужденный на пару месяцев задержаться, этот документ, весьма вероятно, до сих пор оставался бы неизвестным. Кто же так забрасывает «дезу»?
— Сломал ногу?
— Да, иначе бы так и пропутешествовал мимо.
— Еще я проконсультировался у дочери, оказывается, исторические источники совсем иначе характеризуют этого римского наместника, и Тибетское евангелие в этом смысле дает схожее описание.
Коннерс покивал головой:
— К тому же, римская оккупационная система в принципе не допускала никаких пререканий, и первосвященник в Израиле назначался именно прокуратором — ему бы, Каифе этому, и в голову не пришло возражать Пилату, пожелай тот освободить Иисуса. Однако хотя Пилат в этой истории ничтожная мелочь, наш любезнейший пастор прав — нельзя трогать даже мелочи в религиозной картине мира, простые умы, мой друг, плохо отличают главное от пустяков.
Чайник объявил о своей готовности тоненьким голоском, однако хозяин, о чем-то задумавшись, не обратил внимания.
Затем со вздохом проговорил:
— Возможно, и инкарнации не следует входить в сознание масс.
— Слишком соблазнительно для негодяев?
— Не только для негодяев. Зачем человеку то, чем он не может воспользоваться?
Чайник, повысив тон, отвлек его от дальнейших раздумий, Коннерс кивнул на бутылку:
— Плесните нам, голубчик, в стаканчики.
На пути к дискотеке Лиза замедлила шаг — притягательный необычностью поворот в событиях не выветривался из головы, заставлял о себе думать, а сейчас необходимо сосредоточиться на другом деле — надо перестроиться, «войти в нужный образ».
Однако, против ее воли, сработал совсем другой механизм, девушка остановилась, кто-то слегка задел ее, обогнав… постояла немного… а потом снова и уже быстро пошла.
