Но сейчас она чувствовала себя так, будто ей больно впервые.
Пакстон встал и собирался что-то сказать. Он помедлил и повернулся к двери.
Цинния хотела сказать ему. Все. Почему она здесь, что она делала, даже свое настоящее имя. Но Пакстона защищало его неведение. Она не могла утащить его с собой. Он не заслуживал этого.
Она не могла позволить, чтобы так закончился этот последний разговор между ними.
– Подожди, – сказала она.
– Зачем?
– Пожалуйста. – Она кивнула на стул. – Хочу сказать тебе одну вещь. После этого делай, что считаешь нужным.
Он грузно сел. Поднял руку и жестом попросил ее продолжать.
– Знаешь, о чем я все время думаю? – сказала она. – О том, что Имбер говорила в книжном магазине.
– О чем именно? – спросил Пакстон шепотом.
– Она упомянула историю, которую я читала в детстве, – сказала Цинния, подвинувшись на стуле. – Вот об этом месте, о Материнском Облаке. Утопия. Нет ни войн, ни голода. Все просто идеально. Только для поддержания статус-кво одного ребенка надо держать в темной комнате. Им постоянно пренебрегают. Не знаю почему. Просто… так там устроено. Без света, без тепла, без ласки. Даже те, кто приносит ему пищу, не должны с ним разговаривать. И люди приняли это, потому что так там все устроено. Это как волшебное правило, которое надо соблюдать, чтобы сохранить существующее положение вещей. Все жители благоденствовали ценой страданий единственного ребенка. А что такое одна жизнь против нескольких миллиардов? Сам понимаешь.
Пакстон покачал головой.
– К чему ты это рассказываешь?
– Эта история всегда меня злила. Я думала: не могут люди так жить. Почему этому ребенку никто не поможет? Я представляла себе, что перепишу ее с другим окончанием. Найдется смелый человек, заберет этого ребенка и даст ему любовь, в которой ему отказывали. – Последние несколько слов Цинния произнесла с трудом, как будто земля у них под ногами разверзалась, обнажая скрытое в ней. – В этой истории люди, узнавшие о ребенке и не сумевшие жить с этим знанием, просто уходили. Они не пытались его спасти. Просто уходили. – Цинния засмеялась. – Вот почему история называется «Те, кто уходит из Омеласа». Написала ее Урсула К. Ле Гуин. Ты ее найдешь.
– Мне нет дела до этой истории, – сказал Пакстон. – Ты мне лгала.
– В том-то и дело. Неужели не понимаешь? Всем все равно.
– Хватит.
– А ты никогда не лгал?
– Лгал, но не так.
– Никогда не лажал?
– Но не так, – сказал он, отчетливо произнося каждое слово.
Цинния вздохнула. Кивнула:
– Надеюсь, у тебя все будет в порядке.
– Будет, – сказал он. – У меня будет хорошая жизнь. Прямо здесь.
У Циннии пересохло во рту.
– Так ты, значит, на их стороне.
– Они не идеальны, но, по крайней мере, у меня здесь есть работа и место для жизни. Может быть, так и надо. Может быть, так продиктовал рынок.
Цинния улыбнулась:
– А не то ты бы отсюда просто ушел.
– Куда?
Беззвучно двигая губами, она произнесла:
– Разве не видишь? Разве не понимаешь? – Она хотела рассказать ему обо всем, что увидела, что обнаружила, что почувствовала, что Облако сделало ему, ей и всем. Всему Богом проклятому миру.
Но она хотела, чтобы он остался в живых, и потому сказала:
– Помни, свобода остается твоей, пока ты не откажешься от нее. – Она надеялась, что этого будет достаточно.
Пакстон поднялся, оттолкнув стул, и пошел к двери.
– Сделай мне одолжение, – сказала Цинния.
– Ты шутишь?
– Даже два, – сказала она. – Есть такая Хэдли, она носит коричневую рубашку. Живет на моем этаже. Комната Q. Зайди к ней. И береги себя. – Цинния пожала плечами и улыбнулась. – Это все. Больше ничего.
Пакстон
Пакстон, спотыкаясь, вышел из комнаты. Легкие, сердце и кожа готовы были разорваться от давления прямо здесь, среди людей, приникших к окну. Он пробрался через толпу в помещение, находившееся рядом с комнатой для допросов. Здесь никого не было. Пакстон сел на стул и обхватил голову руками.
Дверь приоткрылась. Пакстон слышал шарканье шагов, но не реагировал. Хотелось наорать на любого, кто не мог оставить его сейчас в покое. Он думал, это Добс или Дакота.
Скрипнул другой стул, стоявший в комнате.
Пакстон поднял взгляд от стола и увидел Гибсона Уэллса.
