Пакстон медленно покачал головой.
– Ты понимаешь, кого защищаешь?
Пакстон пожал плечами.
– Посмотри на меня, сынок.
Пакстону не хотелось, но он подчинился и взглянул на Добса, лицо которого было непроницаемо.
– Как насчет того, – сказал Добс, – чтобы тебе поговорить с ней?
– Думаете, стоит?
Добс встал, с некоторым усилием распрямился, обошел край своего стола и оперся о него так, что прикоснулся своим коленом к колену Пакстона. Пакстон отпрянул. Добс наклонился над ним, глядя ему на нос.
– Помоги нам помочь тебе, сынок, – сказал Добс.
Цинния
Палец она себе определенно сломала. Всякий раз, сжимая кулак, она испытывала острую боль. Внутренности ощущались как мешок с картошкой, который били свинцовыми трубами.
Дверь открылась, и Цинния увидела человека, которого меньше всего ожидала увидеть, или человека, встрече с которым не следовало удивляться. В дверном проеме стоял Пакстон, глядя на нее так, будто она дикое животное в непрочной клетке. Как будто она протиснется сквозь прутья и набросится на него.
Сукины дети.
Пакстон подошел к столу, отодвинул стул. Все это сопровождалось поскрипыванием обуви. Он сел осторожно, как бы опасаясь, что Цинния взорвется.
– Извини, – сказала Цинния.
– Они хотят, чтобы я расспросил тебя. Как ты это делала? Они не объяснили мне, что «это». Но сказали, что хотят проследить все твои действия со времени твоего появления здесь, чтобы понять, как ты делала это.
Он говорил без выражения, как компьютер, диктующий текст. Цинния не понимала, на чьей он стороне. Она слегка пожала плечами.
– Мне сказали, что ты меня использовала для получения доступа. – Пакстон посмотрел на нее. – Это правда?
Цинния вдохнула и подумала, что ответить. Ничего такого, что хотя бы походило на правильный ответ, в голову не приходило.
– Они считают, что я помогал тебе, – сказал он тихо.
Цинния пожала плечами:
– За это приношу свои извинения. Мне действительно очень жаль.
И она даже не лгала.
– Как тебя зовут на самом деле? – спросил Пакстон.
– Не помню.
– Не ловчи.
Она вздохнула:
– Это не имеет значения.
– Для меня имеет.
Цинния отвернулась.
– Ладно, – сказал Пакстон. – Что ты здесь делаешь?
– Меня наняли.
– Для чего?
– Для выполнения задания.
– Прекрати, пожалуйста, – сказал Пакстон, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы. – Говорят, ты убийца.
– Они будут говорить все, что считают нужным, чтобы натравить тебя на меня, – сказала Цинния.
– То есть это неправда?
Она хотела сказать «нет», но заколебалась. Пакстон заметил это, выражение его лица изменилось, и она поняла, что не стоит. Ее нерешительность уже представляла собой ясный ответ.
– Я не могла допустить, чтобы ты оказался в вагоне, – сказала она.
– Но почти допустила.
– Но все же не допустила.
– Почему?
– Потому что… – Она замолчала. Оглядела комнату. Долго смотрела в окно, на людей на другой стороне. – Потому что ты мне дорог. – Она повернулась и посмотрела на Пакстона. – Это правда. Ты мне действительно дорог. Не все, что я тебе говорила, правда, но это – правда.
– Я тебе дорог, – сказал Пакстон, чувствуя слова так, будто в каждом из них заключалось что-то острое. – Я тебе дорог.
– Это правда.
– Они хотят знать, как ты это делала, – сказал он. – Это касается всего. Добс говорит, что им ты не скажешь. Они думают, что я смогу уговорить тебя сказать. – Пакстон пожал плечами. – Я даже, черт возьми, не знаю, что именно ты делала.
Цинния посмотрела на стакан и подняла бровь.
– Тебе лучше не знать.
– Что это значит?
– Я, кажется, понимаю, что происходит. – Цинния глубоко вздохнула. – И если я понимаю верно, живой мне отсюда не выбраться.
Пакстон замер. Ставки в этой игре поменялись, и вся его злость прошла.
– Нет, – сказал он. – Нет. Я не… Я…
– Ты к этому не имеешь никакого отношения, и я буду повторять это столько, сколько придется, – сказала Цинния, глядя в окно.
Пакстон, казалось, хотел добавить что-то еще, но так и не надумал, что сказать. Его лицо сжалось и растянулось. Злость, страх, грусть и что-то еще отразились на нем. Кожа покраснела, он выглядел как ребенок, и все эти перемены Цинния болезненно чувствовала сердцем. Ей немало пришлось пережить – в нее стреляли, наносили удары ножом и пытали. Она падала с высоты и ломала себе кости. Она знала боль как доброго друга, научилась впитывать ее, проникать в ее суть и принимать ее.
