Столько времени прошло, а он все еще помнил некоторые из этих имен.
По окончании церемонии Гибсон и сопровождавшие поднялись с мест и, потоптавшись немного возле стульев, направились к лестнице со сцены и далее к трамвайному вагону, который должен был провезти их по территории Материнского Облака. На этот раз Гибсон позволил Клэр помочь себе спуститься по лестнице.
Карсон ушел со сцены последним. Перед этим он осмотрел толпу, сжимая и разжимая кулак. Дошло до того, что Пакстон, опасаясь, что Карсон задержит отправление трамвая, подошел к нему сзади и спросил:
– Что-то не так, сэр?
Карсон покачал головой:
– Нет-нет, ничего.
Он помахал толпе и, избегая взгляда Пакстона, пошел к лестнице.
Гибсон, оказавшись в огороженном проходе, то и дело останавливался, подходил к ограде, пожимал руки толпившимся здесь людям и улыбался. Пакстон находился у него за спиной. Гибсон наклонялся и прикладывал ладонь к уху, чтобы расслышать, что ему говорят. От этого его свита нервничала, как будто Гибсон подходил к стае диких собак с сочной вырезкой в руках. Сопровождающие переглядывались, подходили поближе, кто-то как будто собирался стать между Гибсоном и толпой, но затем отступал, опасаясь вызвать неудовольствие.
Несколько раз Гибсон поворачивался к Клэр и жестами призывал ее подойти к нему поближе. Но ее, видимо, вполне устраивало место в сторонке – левая рука свисала вдоль туловища, правая держала левую за локоть. Первые несколько раз Гибсон улыбнулся, но потом это стало его раздражать. По лицу это было незаметно, только ладонь, которой он дружелюбно махал толпе, превратилась в лезвие, рассекающее воздух.
Наконец Клэр подошла к Уэллсу, стала пожимать руки, улыбаться и кивать, как делают, желая показать говорящему, что внимательно его слушают. При каждом удобном случае Клэр обхватывала локоть левой руки правой, тогда как Гибсон едва не слился с толпой, он тянулся через барьер все дальше и дальше, стремясь пожать как можно больше рук, и все это время улыбка, как солнце, освещала его лицо.
Гибсон подошел к трамвайной платформе, и в это время телефон Пакстона зажужжал. Он инстинктивно потянулся к карману, но вспомнил, что, по инструкции, не должен читать сообщения. Что бы то ни было, неважно.
Но телефон зажужжал снова.
К этому времени Пакстон находился позади свиты Гибсона, все глаза были устремлены вперед. Даже глаза Дакоты и Добса. Поскольку на Пакстона никто не смотрел, он отвернулся всем телом, вытащил из кармана телефон ровно настолько, насколько это было необходимо, чтобы увидеть экран, и обнаружил сообщение от Циннии:
Не входи в трамвай.
Затем:
Пожалуйста.
Цинния
Цинния пробежала по коридорам, заглядывая в кабинеты и туалеты, осматривая комнаты, в которых располагались серверы, и не увидела ни одного человека. Ни одного человека во всем здании, и, более того, здесь стояла именно такая тишина, какая, по ее представлениям, должна быть на луне.
Неудивительно, что она показалась подозрительной женщине, сидевшей в вестибюле: Цинния хотела повидать человека там, где людей не было.
Тут не только не было людей, все оборудование стояло выключенным. Несколько раз Цинния останавливалась у компьютера или у серверов, ища мигающие огоньки, но не находила ни одного. Она прикасалась ладонью к приборам, ожидая почувствовать тепло или вибрацию, но все было мертво и холодно.
Она понимала, что большая часть сотрудников ушла на церемонию, но хоть кто-то должен же был здесь оставаться. Материнское Облако – не кофе-машина, нельзя уйти и оставить ее делать свое дело. Всех как будто похитили с рабочих мест. Все открыто, некоторые двери оставлены полуприкрытыми. Чем дальше от входа, тем быстрее она бежала, надеясь убежать от страха, бурлившего у нее в животе.
И все же, несмотря на полное безлюдье, Цинния что-то чувствовала. Статическое поле в воздухе, которое ощущалось так, будто муравьи бегают по коже. Ее тянуло все дальше от входа в здание. Перед ней оказалась широкая лестница, она по ней спустилась. То, что ее тянуло, казалось, находится под ней.
Спускаясь по лестнице, она вспомнила о Пакстоне.
