Пост великий начался, а он пьёт. Благовещенье приспело – а он пьёт. Уж Великая Суббота настала, а наш батюшка сидит на кладбище, на могилке жены, и водку глушит.
А Христос тем временем по традиции в ад спустился и всех праведников оттуда стал выводить. Видит батюшка Авраама с Саррой, видит Исаака с Ревеккой, видит царя Давида со всеми своими жёнами и наложницами. Все ему ручкой машут, улыбаются и на небо вслед за Христом восходят.
Батюшка им тоже ручкой помахал и мигом со страху протрезвел. Думал, у него «белочка» начинается – в воскресение-то он не верил. Разбил он бутылку с остатками водки о могильную плиту и давай себя по щекам ладонью со всей силы хлопать. «Ну всё, – думает, – пора к нормальной жизни возвращаться!»
Вдруг слышит страшный такой скрежет – вся кожа мурашками покрылась. А это плита могильная отодвигается. Из-под неё рука высовывается и давай по краю могилы шарить. Батюшка хотел было бежать, что есть духу, да ужас его к месту пригвоздил. И слышит он голос своей жены покойной:
– Ты мне руку, старый дурень, подашь? Или я должна сама из ямы выбираться?
Го́лоса этого батюшка никогда не смел ослушаться. Протянул руку и вытащил свою супругу из могилы.
А она молодая такая, румяная, вся сияет от радости и пасхальный тропарь напевает. Ступила на невидимую лестницу и вслед за последней наложницей Давида стала на небо подниматься. Но в последний момент обернулась и говорит:
– До чего же ты, отче, себя довёл! Сначала в воскресение не верил, потом бесов за деньги стал изгонять, а теперь за бутылку схватился! И не стыдно тебе?
– Стыдно, – понурился батюшка.
– А коли стыдно, так собери волю в кулак и заставь себя поверить! А мы там все за тебя молиться будем. Запомни: маловерие от слабоволия!
И ушла на небо.
А батюшка всю пасхальную ночь у пустой могилки просидел и проплакал. Да и в могилку пару раз слазил – чтобы наверняка удостовериться…
Так случилось, что правящий архиерей на утреннюю литургию как раз в местный храм служить приехал. Выходит из храма радостный, направляется к своему сверкающему на солнце лимузину и видит: бежит к нему здоровущий мужик с всклокоченной бородой и изрядно выпачканный в земле. Владыка сходу и не узнал в нём своего подопечного!
Иподьяконы как увидели огромного мужика неадекватного – все со страху поразбежались, как тараканы. А наш батюшка сгрёб архиерея в охапку и давай целовать, а сам слезами заливается.
– Ты чего это, отче, уж не запил ли? – принюхивается владыка, распознав наконец, с кем имеет дело. Но запаха алкоголя – нет как не было.
– Христос воскре́се из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробе́х живот даровав! – орёт батюшка ему в ухо.
– Воистину воскресе! – отвечает владыка.
– И жёнушка моя воскресла, молодющая! На моих глазах вместе с наложницами царя Давида в Царство Небесное вошла!
Тут архиерей сразу всё и понял. Посадил батюшку к себе в лимузин и повёз в свою резиденцию. Разорвал у него на глазах указ о запрещении в служении (он ещё в делопроизводство не пошёл) и обнял как брата во Христе.
Вот такие бывают чудеса на Пасху!
Жил-был один православный. И завёлся у него в освящённом загородном доме барабашка. Что ни ночь: «тук-тук-тук», «хр-хр-хррр» слышится то из шкафа, то из стены. Православный шумные места крестит и святой водой брызгает, но нечистый не унимается.
«Наверное, освящение слетело, – думает православный. – Как давеча прошивка у моего лопатника[8]». И вызвал священника переосвятить свой домишко о трёх этажах (если не считать цокольного с сауной).
Священник упарился, пока все этажи освятил да ладаном обкурил, но был щедро вознаграждён за безропотность.
Однако в первую же ночь после переосвящения: «тук-тук-тук», «хр-хр-хррр» послышалось из шкафов и стен с новой силой. Ни свет ни заря звонит православный священнику и обвиняет, что тот плохо свою работу сделал.
– Ты когда, голубчик, последний раз исповедовался и причащался? – спрашивает священник.
– В прошлом месяце.
– В общем, приходи сегодня на литургию, исповедаешь мне все, даже самые тайные грехи, и я тебя, так уж и быть, без говения причащу, в связи с особыми обстоятельствами. Глядишь, стуки-хрюки твои прекратятся.
