— Я клоню к тому, что Освальд видел, как ты утащил рукопись, и все же позволил тебе уйти. Он знал, что оказалось у тебя в руках?
— Сомневаюсь… скорее всего, нет. Я и сам не знал, что оказалось передо мной, пока не присмотрелся. Я не искал этого. Я даже не знал, что оно существует. Лишь положив книгу на стол, обнаружил, что у нее какая-то странная задняя крышка. Она была слишком толстой, толщиной с палец, и казалось, в ней что-то скрыто.
— Если это было так заметно, — спросил гоблин, — почему же до сих пор никто этого не обнаружил? И как насчет еще одного ломтя сыра?
Корнуэлл отрезал еще кусок, протянул гоблину.
— Думаю, на твой вопрос легко ответить. Скорее всего, я был первым человеком в этом столетии, который снял книгу с полки.
— Омерзительное издание, — сказал гоблин. — И там полно таких. Не скажешь ли мне, что оно собой представляет?
— Побасенки древних путешественников, — ответил Корнуэлл. — Написана давным-давно, может быть, несколько сот лет назад. Очень древняя рукопись. Монахи, переписывавшие ее, превратили рукопись в произведение искусства, снабдив рисованными заглавными буквами и виньетками на полях. Но с моей точки зрения, читать ее — это потеря времени. Большей частью она представляет собой сплошной набор вранья.
— Тогда чего ради ты решил проглядеть ее?
— Порой и тут может блеснуть зерно истины. К тому же я искал упоминания об одной вещи.
— И нашел?
— Не в книге, — сказал Корнуэлл. — А в спрятанной рукописи. Я склонен думать, что книга эта представляет собой копию всех тех россказней. Может быть, единственную. Она не относится к тем трудам, которые копируют постоянно и неустанно. Старый монах в скрипториуме, скорее всего, работал с подлинной рукописью путешественника и, переписывая ее, постарался сделать из нее подлинное произведение искусства, которым можно было бы по праву гордиться.
— Рукописью?
— Рукопись не имеет к этому отношения. Она представляет собой листик пергамента. Листик из подлинной рукописи путешественника. И текст этот монах выпустил.
— Ты думаешь, его замучила совесть, и он решил спрятать утаенный им от переписи лист под обложкой книги?
— Что-то вроде того, — ответил Корнуэлл. — А теперь давай поговорим о том, ради чего ты ко мне явился.
— Из-за монаха, — сказал гоблин. — Ты не знаешь этого монаха, этого типа Освальда так хорошо, как его знаю я. Из всей этой гнусной компании он самый худший. Для него нет ничего святого, и никто из тех, кто рядом с ним, не Может считать себя в безопасности. И может быть, ты догадываешься, что, если он не остановил тебя, не поднял шума, он что-то замышляет относительно тебя.
— То, что я похитил лист пергамента, не должно тебя волновать, — заметил Корнуэлл.
— Никоим образом, — согласился гоблин. — Я скорее на твоей стороне. Все эти годы проклятый монах лезет из кожи вон, чтобы осложнить мою жизнь. Он пытался поймать меня, все время пытается выследить. Как-то я поломал ему голень и дал понять, что так или иначе, но за все свои грязные штуки ему придется расплачиваться, но он все не успокаивается. Добра ему от меня не дождаться. Наверно, ты это уже понял.
— Ты думаешь, он собирает сведения обо мне?
— Насколько я его знаю, да, — ответил гоблин. — И наверняка он собирается продать эти сведения.
— Кому он может их продать? Кому они интересны?
— Ясно, что некая скрытая рукопись была извлечена из тайника в старинной книге, где она хранилась. Значит, в ней было что-то важное, ради чего ее стоило прятать — и достаточно важное, чтобы ее стоило красть. Разве это не заставляет задуматься, а?
— Может, ты и прав.
— И в нашем городе, и в университете, — сказал гоблин, — полно беспринципных искателей приключений, которых это может заинтересовать.
— Ты думаешь, меня могут обокрасть?
— Не сомневаюсь, что это произойдет. Теперь твоя жизнь в опасности.
Корнуэлл отрезал еще один ломоть сыра и протянул гоблину.
— Спасибо, — сказал гоблин. — Не отрежешь ли ты еще кусок хлеба?
Корнуэлл отрезал хлеба.
— Ты сослужил мне хорошую службу, — сказал он, — и я тебе благодарен. Наверно, ты хочешь сказать мне, чего ждешь от всего этого?
