– Но ты ведь не изменилась совсем. Один раз увидишь и не перепутаешь.
– Ты же был совсем малышом!
– Пять лет. Ты что – не помнишь себя в пять лет?
– Помню. Но только потому, что у меня яркие события были. Меня Мара как раз из интерната взяла.
– Расскажи… Я ведь не знал, что ты…
– Я там долго не пробыла. Мне повезло.
– А я жил в этом интернате. Года два с половиной, – сообщил вдруг Дима. – В первый класс там даже пошёл, правда, не доучился, забрали.
Она удивлённо подняла брови.
– У тебя тоже приёмная семья?
– Нет, родная. Потом расскажу. Лучше ты. Я хочу всё про тебя знать. С самого начала.
– Ничего интересного… Вот… у него спроси… – Соня серьёзно кивнула на Бориса. – Он всё знает.
– Ладно. Как ты ночью заснёшь, мы с ним поговорим.
– Ночью? Вот как… А тебе домой не пора?
Дима озадаченно уставился на неё. Соня тоже смотрела на него – с затаённым любопытством. Она отлично понимала, что он никуда не уйдёт.
– Я… но ведь врач сказал… ты же слышала! Я тебя одну не оставлю!
– А тебя что – искать не будут?
– Отец меня не контролирует. А мама думает, что я у него. Она сейчас в Греции отдыхает.
– Что-то твой мобильник молчит. Тебе некому звонить?
– Я его отключил.
– Во сколько ты обычно приходишь домой?
– Во сколько хочу.
Соня вдруг почувствовала себя неуютно.
– Так, ладно, мне надо одеться. Не могу больше в таком виде.
Она решительно откинула одеяло:
– Ну-ка, выйди.
– Ты что – гулять собралась на ночь глядя?
– Не твоё дело. Пойди, включи у Аньки телевизор. И зажги здесь, пожалуйста, свет.
Они заговорили про ночь, и Соня почувствовала, как в комнате повисло напряжение, как будто «лежать и болеть» отличалось от «лежать и спать». Вообще всё происходящее между ними было и странно, и непонятно. Никаких определяющих слов сказано не было. Дима не предпринимал новых попыток сближения, только вглядывался в неё, опасаясь сделать что-то лишнее и быть изгнанным. Но одновременно ни капли не сомневался, что имеет право здесь находиться.
– Я пока посуду помою, – буркнул он и ушёл на кухню.
Соня стащила с себя старый халат и ночнушку и надела домашнее платье: длиной чуть выше колена, оно застёгивалось спереди на молнию, в нём она ходила по дому в присутствии посторонних. Расчесалась перед зеркалом, с досадой отвернулась – глаза у неё были сейчас совсем больные, под ними – синяки. Потом кинула взгляд на постель, вспомнила вдруг, как они с Женей спали на ней… неужели позавчера? – и сразу же принялась стаскивать бельё, вытряхнула из наволочки подушку, вытащила одеяло.
Она почувствовала на себе взгляд: Дима стоял на пороге и смотрел на её действия с непонятным прищуром. Соня отвернулась и стала складывать пододеяльник, потом собрала снятое и понесла в ванную. Дима неожиданно вырвал бельё из её рук, кинулся с ним на кухню и запихнул в мусорное ведро – точнее, просто бросил сверху, иначе не уместилось бы.
Они снова смотрели друг на друга. Соня не выдержала и первая опустила глаза, словно, и правда, в чём-то перед ним провинилась. Вернулась в комнату, плюхнулась в кресло, взяла в руки Бориса.
Дима нерешительно подошёл и присел рядом на край дивана.
– Почему ты тогда лежала в больнице? – спросил он вдруг.
– Мать на обследование положила. Желудок часто болел.
– А почему сбежала?
Соня никогда никому не рассказывала ту историю. А тут вдруг взяла и рассказала, в подробностях. Казалось почему-то, что Дима обязан всё это знать. Всё, что предшествовало их первой встрече тогда, в детстве. Только смотрела при этом не на него, а на Бориса; и лис всё это время не сводил с неё своих чёрных внимательных глаз.
– А знаешь, какие у него раньше были глаза? – грустно улыбнулась она. – Ярко-зелёные, такие переливчатые. Просто волшебные.
Дима сидел перед ней, сжав кулаки.
– Мрази… – сказал он.
– Ну, что ты… Просто дети. Люди. Ты пойми – я ведь и вправду была для них ненормальной. Ты же сам писал – кто в тринадцать лет с игрушками разговаривает? А я с ним всегда разговариваю. Всю жизнь. Больше не с кем.
– К тебе плохо относились дома?
– Бог с тобой! – рассердилась Соня. – Мама – лучший человек на свете! Вова не считается, он и жил-то с нами всего шесть лет. Анька всегда была доброй и любила меня… вот только сейчас…
