…Карта Кавказа была настоящей, туристической, очень подробной. Прижав ее локтем, Марио – светловолосый итальянец – возил по ней пальцем.
– На побережье Каспия действуют наши астраханские друзья… Перевалы Клухор, Мамисан, Крестовый, да и все остальные еще не открылись… На реке Кура действуют несколько отрядов северян – наши… ой, в смысле, русские… и еще кое-кто. Урса стоят на правобережье Куры в двух десятках мест. Их не меньше пятнадцати тысяч.
– А наших? – поинтересовался я. – Хотя бы приблизительно?
– Около шести сотен на весь Кавказ. – Марио оценивающе посмотрел на меня. – Франсуа рассказывал, что ты хороший фехтовальщик.
– Франсуа Жюссо? – быстро спросил я. – Он что, здесь?
– Там. – Марио махнул рукой на восток. А я заметил, как вскинул голову о чем-то разговаривавший неподалеку с казачатами Вадим. – Так как насчет фехтования?
– Скоро ты это увидишь, – пообещал я.
– Что же вы собираетесь делать? – вклинился Лаури.
– Собирались идти на юг, к устью Чороха, – сообщил Павел, черноволосый широкоскулый мальчишка, небрежно державший на высоко поднятом колене саблю с богатой рукоятью. – С нами пойдете?
– Почему нет? – пожал плечами Ярослав…
…Я отошел от нашего костра, возле которого Лаури и Николай вяло заспорили об обстоятельствах похода. В ночи – по-южному черной – на склоне холма горели костры, тут и там слышались голоса, песни, смех. Я развел руки в стороны и глубоко вдохнул теплый, перенасыщенный весенними бешеными запахами воздух. И вдруг подумал, что скучаю по неспешной, степенной северной весне.
«Нет, – решил я, – следующую весну мы встретим в наших местах…» Я закрыл глаза и представил дубы над Ергенью, ее медленную воду, широкие плесы…
– Олег.
Я обернулся. Позади меня стоял Вадим.
– А? – поинтересовался я, отворачиваясь.
– Мы с тобой друзья, Олег?
– Да, – спокойно ответил я, глядя, как красиво светится море – полосы рыб и дельфинов светящимися торпедами рассекали его туда-сюда, взрываясь дорожками искр, когда кто-то из обитателей глубин выпрыгивал на поверхность.
– Пожалуйста, – с усилием выделил это слово Вадим, – сделай так, чтобы мы не встречались с Франсуа.
– Сделаю, – ответил я, не поворачиваясь.
Вадим переступил с ноги на ногу и даже с какой-то обидой спросил:
– Даже не поинтересуешься – почему?
– Не поинтересуюсь, – отозвался я. – И так знаю.
– Все-то ты знаешь, – сказал он, и я повернулся к нему, улыбаясь:
– А помнишь, ты как-то упрекнул меня в том, что я «такой дебил в некоторых вещах»? Перед нашим первым походом? Умнею.
На какой-то миг Вадим потерялся. Потом сердито сказал:
– А ты ничего не забываешь, Олег.
– Ничего, – подтвердил я.
– А все-таки, – тихо сказал Вадим, – страшненьким ты стал…
– Это ты мне тоже говорил, – вспомнил я.
– С тех пор – еще страшнее, – буркнул Вадим, поворачиваясь. Он ушел бесшумно, как и положено. А я вдруг (действительно «вдруг», неожиданно для самого себя!) засмеялся. Откуда-то пришли строки – по-моему, из какого-то кино, – которые я пропел-проговорил вслух:
Эти детские игры мне давно уж не по нутру…
Блеск кинжала и шпаги интересней, поверьте…
Мы давно играем в одну и ту же игру —
И игра эта пахнет смертью…
– Олег, ты чего? – Танюшка подошла тоже бесшумно. Она улыбалась, покусывая травинку, коса была распущена, волосы падали на плечи и до пояса, на грудь… – Ты чего, Олег? – весело спросила она. Вместо ответа я встал на колени и, обняв ее бедра, прижался щекой к животу…
в последнем месяце лета я встретил тебя
в последнем месяце лета ты стала моей
в последнем месяце лета речная вода
еще хранила тепло июльских дождей
и мы вошли в эту воду однажды
в которую нельзя войти дважды
с тех пор я пил из тысячи рек
но не смог утолить этой жажды
первая любовь была слепа
первая любовь была как зверь
ломала свои хрупкие кости
когда ломилась сдуру в открытую дверь
и мы вошли в эту воду однажды
в которую нельзя войти дважды
с тех пор я пил из тысячи рек
но не смог утолить этой жажды
в последнем месяце мы распрощались с тобой
в последнем месяце мы не сумели не простить
в последнем месяце лета
жестокие дети умеют влюбляться не умеют любить
и мы вошли в эту воду однажды
