Танюшка остановилась. Я обошел ее и встал рядом. На меня из узкого пространства между маской и меховым капюшоном глянули ее глаза. На ресницах и оторочке белыми нитями висел иней.
– Не меньше сорока градусов, – сказала девчонка. Ее слова прозвучали громко, но в то же время не дали эха – умерли в раскаленном морозом воздухе, и я вспомнил историю Мюнхгаузена из читанной в детстве книжки: о замерзших разговорах…
– После полуночи будет все пятьдесят, – ответил я и задумчиво посмотрел вперед. Так, не глядя на Таньку, добавил: – Мы не дойдем, Тань. Не сможем.
– Я знаю, – ответила она. Солнце оставило от себя лишь блик. Полосы на озере съежились. – Давай разбивать лагерь.
– Не успеем, – сказал я, холодея от мысли, что это правда – не успеем. – Я дурак, Тань. Надо было сделать это давно.
Сейчас, когда мы стояли неподвижно, мороз прошибал одежду, как ледяное копье. И все вокруг было холодным и безнадежным, как наше дыхание.
– Олег, что делать? – Голос Танюшки был спокойным, словно мир вокруг нас. – Давай все-таки побежим, вдруг получится?
Я прикинул – быстро, глядя на звезды, которых все больше и больше зажигалось над нами. Двадцать километров – нет, не успеть. Свалимся где-нибудь в лесу – и мороз незаметно приберет нас… Решение пришло мгновенно и неожиданно:
– Тань, закапываемся. – Я выдернул ноги из креплений, обнажил дагу. Снег держал меня, как пол, он резко взвизгнул под клинком.
– Снежный дом? – В руке у Танюшки оказался кинжал.
– Пещера, дом не успеем, – быстро ответил я, кромсая снег и поддомкрачивая плиты, похожие на пенопласт. – Тань, давай, давай, мы спасемся!
Мы прорыли нору глубиной примерно в два моих роста и где-то в метр шириной со скоростью сумасшедших хомяков, после чего заползли внутрь и в четыре руки заткнули вход самым здоровым блоком, точно подходившим к дыре. Я проткнул дагой дыру в «крыше» и повертел клинок, чтобы расширить ее для выхода воздуха.
Было совсем темно и очень тихо, только дыхание Танюшки слышалось рядом. Судя по звуку, она сняла маску.
– Лыжи снаружи остались, – сказала девчонка и завозилась, потом коротко вздохнула. – Что теперь?
– Подстелим твой мешок и залезем в мой, – сказал я, тоже снимая маску и откидывая капюшон. Опалило холодом, я стиснул зубы.
– Мне страшно, Олег, – призналась Танюшка. – Мы не замерзнем?
– Нет, – уверенно сказал я. На этот раз я и правда был в этом уверен. – Тут поднимается температура где-то до нуля. Ниже не будет. А в мешке – совсем тепло. Перележим до утра и пойдем.
– Ладно, – вздохнула она.
Сталкиваясь руками, ногами и лбами, мы начали выпутываться из снаряжения. Раскатывая свой мешок, Танька удивленно заметила:
– Слушай, а ведь потеплело.
– Конечно. – Я довольно хмыкнул. – Я же говорил.
– А если бы ты не говорил – не потеплело бы, – ядовито заметила она. – И вообще – на биваке было бы лучше.
Я промолчал. Что спорить с очевидным? Но в нашей норе в самом деле потеплело, и сильно. Танюшка, судя по звукам, уже лезла в мешок, не сняв обуви. Ну что ж, она права – и я полез рядом.
– Как кильки в банке, – недовольно сказала Танька. Но тут же призналась: – Так еще теплее.
Я закинул клапан спальника, поставив его «домиком» для дыхания. Танюшка еще немного повозилась – самоутверждения ради, чтобы показать, как ей тесно, – и успокоилась.
Я вздохнул – с таким удовлетворением, что Танюшка хихикнула и, несмотря на тесноту, ухитрилась пихнуть меня локтем в бок:
– Счастлив? Еще одна романтическая ночевка на природе.
– Счастлив, что живы, – признался я. Танюшка дышала мне в щеку, ее дыхание пахло молоком и чем-то еще. – Надо же было быть таким кретином, понадеяться на повышение температуры! Хороши бы мы были часа в три утра где-нибудь в поле. На ходу бы замерзли… Тань, – сорвалось у меня, – а когда я чуть не умер, ты… ты сидела со мной, потому что… или?..
Она тихонько засмеялась:
– Олег, ты временами становишься чудовищно косноязычен. Совершенно на себя не похож. И я заметила, что это чаще всего происходит, когда ты говоришь со мной.
Хорошо, что кругом темно.
– Ты боялась за меня? – упрямо спросил я. – За меня… или вообще?
