– Природы? – недовольно произнес он. – А что ты оставляешь аллаху?
– Очень многое, твое превосходительство: сотворение мира, всего сущего. И это так! Только так! Разве этого мало?
– Мало, – сказал визирь. – И Газзали доказывает это.
– Твое превосходительство… – Хаким сжал кулаки. – Это имя вызывает во мне глубокое возмущение. Нет ничего легче, чем взять в руки священную Книгу и обвинять всех в невежестве и отступничестве от нее. Но книга, как бы ни была она священна, остается книгой, а жизнь идет особым чередом, подчиняясь особым законам.
– Мало оставляешь аллаху, – упрямо повторил визирь. – Газзали все время твердит об этом.
– Я еще раз говорю: нет ничего легче этого. И голова у такого рода ученого никогда не болит. Самое большое, на что он способен, – это трясти бородою…
Визирь любовался водою, но не пропускал мимо ушей ни единого слова хакима.
– А теперь скажи откровенно, твое превосходительство: сколько их трясло бородами и ушло из этого мира, так ничего и не доказав, но зато причинив немалый вред?
– Я понимаю тебя так, уважаемый хаким: аллах сотворил мир, а мир этот живет с тех пор по своим законам…
– Законам природы, – дополнил хаким.
– Скажем так… Но что же теперь остается делать аллаху?
Визирь спрашивал серьезно. Ибо на этот счет был другого мнения, чем хаким. Может быть, этот Газзали в чем-то перехлестывает, может быть, Газзали требует расправы, что не подобает ученому, истинному ученому? Разве не писал Газзали письма его величеству, всячески понося Омара Хайяма и требуя смести с лица земли рассадницу всяческой ереси – исфаханскую обсерваторию? И он добился бы своего, если бы не главный визирь. Ибо Газзали не один. У него тысячи последователей и единомышленников. В этих обстоятельствах требуется большая осмотрительность, большое умение, чтобы не сказать ловкость.
– Твое превосходительство… – Хайям садится на свою плетенку. – Я это могу сказать только тебе и никому больше. Только просвещенный ум способен поверить словам, которые я сейчас выскажу. – Хаким сделал паузу. – Я каждую ночь – или почти каждую – изучаю небо. Я залетаю взглядом до самых высот хрустального свода. И я прихожу к выводу, изучив вращение Солнца и Луны вокруг Земли и вращение Земли вокруг своей оси, к одному выводу: нет единого закона природы, но есть множество, и один гармонично вытекает из другого. Один есть следствие другого. Я в этом нахожу подтверждение великим мыслям моего учителя Абу-Али Ибн Сины. Он, и только он, говорил правду, а я всего лишь подтверждаю его слова делами науки.
– Газзали обвиняет тебя в богохульстве…
– Не только.
– В отрицании всяких деяний аллаха.
– Это неправда! Он врет.
– Газзали вопит: мир в опасности, Омар Хайям уводит нас к безбожию!
– Это неправда, – возразил хаким. – Я говорю, я утверждаю: мир создан аллахом.
– А дальше?
– Аллах сделал великое дело…
Его превосходительство прочитал некие стихи. Наизусть. Стихи о том, что аллах создал землю, небо, моря; аллах сотворил человека, дал ему дыхание; и тот же аллах создал невероятное – смерть. Зачем? Чтоб погубить свое же творение? Разве умный так поступает?..
Прочитал стихи визирь и посмотрел в глаза хакиму. Он ждал, что скажет Омар Хайям.
– Твои? – строго спросил визирь.
Омар Хайям молчал.
– Я спрашиваю тебя, уважаемый хаким.
Омар Хайям вздохнул. И сказал, вздыхая, словно бы сожалея о чем-то:
– Да, мои, твое превосходительство.
– Ты их давал кому-нибудь?
– Нет.
– А как же они попали ко мне?
– Я этого не ведаю.
– Я никому не поручал добывать их.
– Значит, принесли тебе мои недруги.
– Их прислал сам Газзали.
– Стихи пишу только для себя, – сказал хаким. – Глупо писать стихи после великого Фирдоуси.
– Понимаю твою скромность. – Его превосходительство говорил озабоченно и доброжелательно. – Твои враги, уважаемый хаким, не дремлют. Они жаждут твоей крови. Ты это знаешь?
– Да?
– Зачем же ты даешь им в руки оружие, которое они обращают против тебя?
– Это получается против моей воли. – Хаким добавил: – Как и у тебя, твое превосходительство.
Визирь вздрогнул, словно услышал нечто удивительное. Он скрестил руки и грозно спросил:
