— Скажи мне, — говорит царь Михаил Федорович посреди пира, — чем еще тебя пожаловать, чего твоя душа желает?
— Прошу, государь, — отвечает немедля князь Волконский, — освободить бельских сидельцев от приказной волокиты, чтоб не ожидали они за свою крепкостоятельную службу жалования по многу лет.
Замолкли тотчас все пирующие, ожидая царского ответа. Но не пришел Михаил Федорович во гнев: велел у дьяков и подьячих снять сапоги, чтоб не выходили из приказа день и ночь, пока всем людям Волконского земель пожалованных не найдут и грамоты на них не выправят» От такой меры получили бельские сидельцы причитающееся им на третий день. В приказах, пока жив был князь Федор Федорович, по челобитным бельских сидельцев правили дела без задержки[43].
Вновь зашумел пир и бояре поносили Шеина, коим вместе с воеводой Измайловым были головы по обвинению в измене отрублены. Все хулили его гордыню, что по службе и по родовитости никого себе в сверстники не ставил, почитал себя выше всех бояр да еще говорил, что пока он в Смуту служил, многие за печью сидели и сыскать их было нельзя! Вспомнили бояре, что и Волконских Шеин обидел, приглашали Федора Федоровича дурные слова про него говорить.
— Вспомнил я об этом два присловия, — ответил Волконский. — Первое: «После рати много храбрых!» Второе: «Лепо нам бедами других спасаться». Далее не продолжу…
СКАЗ О ТОМ, КАК ПЕТР ФЕДОРОВИЧ ВОЛКОНСКИЙ МЕЖЕВАЛ ГРАНИЦУ, А ФЕДОР ФЕДОРОВИЧ НАДУМАЛ ЖЕНИТЬСЯ
Федор Федорович был весьма приближен царем и этим тоже вызывал у бояр неприязнь. Стали бояре раздумывать, как бы его от царя удалить. Стали подговаривать Михаила Федоровича услать Волконского на межевание литовской границы, благо это было дело долгое и скользкое. Однако царь запротивился. «Не один у меня Волконский», — говорит и послал вместо Федора брата его Петра Федоровича.
Хотя Петр Меринов и был человек невоинственный, стал он твердо рубеж проводить и все хитрые умышленна смоленского воеводы Александра Гонсевского старыми грамотами и свидетелями отбивать. Вошли польские и литовские межевые судьи в задор, закричали, что межеванье порвут, а Москве и то милость, что король Владислав саблю свою с русской шеи снял и перемирие дал.
Отвечал на это Петр Федорович с укоризной:
— Не государь наш посылал о мире, а король Владислав просил примирения, когда под Белой людей своих и славу потерял, с моим братом биться не возмог! И потому вам, панам, перед Москвою гордиться незачем.
Видят паны, что Петра им перекричать трудно, на межевание опять пошли. Так, в спорах, провели всю границу, а вели ее почти год. Петр Федорович вернулся в Москву и был там в чести, у государева стола и посольских дел. А Александр Гонсевский отписал Раде о межевании так: «Тот грубиян Волконский человек никакой, грубый, неумелый, да и всегда бывает трудно с этим грубым и злым народом. Однако на панах комиссарах вины не вижу, потому что никто из них грамоте не умеет, а московское грубиянство все сделки чинит на письме, они, спесивые, письмом нас обманывают!»
Уезжая на межевание, просил Петр Федорович брата своего за его домом присматривать, потому что имел молодую жену: по смерти княгини Марфы Петровны женился он недавно на Марфе же, Никифора Грекова дочери. Немного приданого принесла она, зато была редкая красавица и хорошая хозяйка. Марфа Никифоровна хорошо принимала князя Федора, угощала домашними яствами и лечила раны. Он не мог нарадоваться на такую невестку.
Как-то пришел князь Федор к матери и говорит:
— Пора мне жениться, матушка.
— Неужто! — обрадовалась княгиня Марфа Владимировна. — А кого ты себе присмотрел?
— Не знаю еще, — сказал Федор Федорович. — Но пора мне пришла обзавестись семьей.
СКАЗ О ТОМ, КАК КНЯЗЬ ФЕДОР НАШЕЛ НЕВЕСТУ И ДОРОГУ К НЕЙ
А некоторое время спустя сидел князь Федор Федорович у матери в горнице, рассказывал разные новости: об алжирских пиратах, о вестях из Амстердама, кто куда послан на воеводство, а потом и обмолвился:
— А кто ныне, матушка, на Москве из невест завиднее?
— По всем статьям, — ответила Марфа Владимировна, — это княжна Настасья, Алексея Михайловича Львова дочка. И род, и приданое, и собой диво как хороша, мастерица и рукодельница, и благочестива, и добронравием славится…
