Наша жизнь,что музей.Такая життя наста-ла фантастическая.Куда не глянь, везде мудрецы,аристотели разные, платоны, певцы, музыканты, конферансье, словом т.е. кто на виду. Всякое инородное тело-предел мудрости, ломание головного расписания времени. И всех в музеи,музеи выставляют и показывают, и фигуры из воска и других материалов лепят.А народ все ходит дивится, дивится и дивится.Идет вой трубы,словно льют любовь. И пьяные от дурману уже лезут на шляпы. Выплевывают словеса,берет на испуг реклама, способные раздвигают локтями дрожжи тумана,злобно колотят по ребрам справделивости, листочки осени считают лис в солнцево и других местах необделенных светилами.И лишь громадина музейного слона вызывает всеобщее уваже-ние и почтение.Грубая брань не достигает часов жизни его времени, шершавый бархат народного голоса не тревожит его толстой кожи, и аршины старой скукожанной шкуры дышат ровными закатами гримас небожи-телей.Широк в плечах и в лузу не лезет. Приметен. Ах,кабы не такой приметный, можно было бы и вовсе не замечать!
Вече,вече зверям не хватает!”-возопияли копытные как-то,чуя неуловимую ущербность своей свободе и отсутствие ласковой безмя-тежности любви к своим львам,лисам, вол-кам и медведям.”Неязыкоблудя, соберем вече!”-возгласил лев.Собрали вече.Долго витийствовала лиса:”Вот бы собрать все слезы обиженных и обездоленных!”-изрека-ла она,-”всякая вера сумнительна у тех,кто близ турка живут,а там овец много-многажды обитается,мохнатые и пушистые кафтаны носят,а жиры свои спелые казать нам честным лисам да волкам не жела-ют!”Одним словом,шел разговор о том,что всех овец в скором времени плоть одолеет и перекорма допускать никак нельзя.Оттого и зачичервить и зачерстветь можно всем львам, шакалам, волкам и лисам. А свобода в том и состоит,чтобы колобродить и наедать живот и углы чудных лиц,на вече при-сутст-вующих.Оттого и порешили,што свободе быть.Живот следует в еде класть.А в тоске пусть медленно умирает стадо овчар-ни,его и спрашивать о свободе не след.Пусть по горам,горам ходит шуба да кафтан.
СЛОВЕСНАЯ УХА
Высеченные из камня словеса всему миру живому глаза намозолили.То грамота охранная,– кого и за что миловать надо, и кто и почему плохо плодится, и зато ему послабление в отстреле человеком.Это люди буквами и звуками лиф души расстегнули и погнали тот колючий ветер по трубе жизни в безузорные пашни и леса, дабы зверье наслаждалось, запечатанной тьмой знаков. Образование-то им сердешным неведомо было.Но тут один мудреный попугай,што речь человечью осмыслить мог,все на язык животины и переложил по порядку. Возрадовалось зверье.И ну взля-гиши от радости делать.Только туча разло-мила небо на две половинки и оттедева свинцовый огонь по зверью застрекотал в голубую и синюю полоску.Отчего зверье штабельмя валилось на траву-мураву замерт-во.А все почему такое случается? Потому что словам верят и уху из них сварить желают.Брюхо не мешок, словами не отку-шаешь.
Старик со старухой хозяйство малое имели,а где животиной имутся,там и серый волк обитается.А шакал-бес живущий в теле с костьми,кровью да падалью,и ну смеяться над волком,пошто серый не грабит старика со старухой.Вот серый шагами высокого человека ко двору старика повадился.Одну овцу зарезал да вторую, да третью.Забедовали старик со старухой.Но гнев смирили и молчат без поперечки волку-зубастому.А волчище алч-ный,не мешкая мало,подкараулил старуху и съел, да по темноте ежедень землю носом роет у ворот дома старика.А шакал зрит да смеется над стариком,да объедки волчьи уписывает в колосьях грудей для жатвы спелых.Видит старик,што один остался: кол да двор, и солнце злобно по крыше дома колотит.Тут только и осерчал старый,выдрал солнце с неба и ну волка колотить да так, что от него дымы в небо вонзались, спа-лился серый вор.А шакал с ужимками татя к старику ластиться зачал,не имея никакой мудрости, а лишь едину смышленность огневого фокстерьера. Сквозь белую муть своего несчастья старик и его прибил.Не радуйся чужой беде,не зуди зудило.Шакал завсегда не одному господину служит,а нескольким.
