Продолжая разминать пальцы, Люк откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Даже работа не помогала избавиться от мыслей о Розамунде. Он всячески старался держаться от нее подальше, при этом, прилагая неимоверные усилия, чтобы облегчить ее возвращение в общество. Постоянное напряжение, вызванное тем, что он знал: она живет под его крышей и спит в комнате, расположенной в каких-то пятидесяти ярдах от его спальни, убивало. Он должен как можно скорее помочь ей встать на ноги, а потом поселить их с сестрой и старшую из вдов на нейтральной территории.
Пока что его идея водворения Розамунды в общество успеха не имела. А Люк ненавидел оказываться неправым. И тем не менее, создавалось впечатление, что общество изменилось. Он всегда знал, что большинство пэров королевства с высокомерной холодностью относятся даже к небольшим нарушениям в своих рядах. Но, будучи людьми, представители бомонда не могли не признавать особой привлекательности дурной славы.
Люк на это рассчитывал. И ошибся.
С тех пор как герцог и вдовствующая герцогиня Хелстон водворились в своем особняке в Мейфэре, на Портман-сквер, 12, приглашения стали прибывать мешками. Любая мамаша из провинции, привезшая в Лондон на сезон дочку на выданье, видя такое количество приглашений, зарыдала бы от зависти. При желании ими можно было оклеивать стены.
Кроме герцога и герцогини, на балы, ужины, музыкальные вечера, частные театральные представления и рауты приглашались «мадам Уайлд, Эшбертон, Шеффилд и Уинтерс». В некоторых приглашениях, вероятно, отправленных более смелыми людьми, упоминалась леди Сильвия. Но ни в одном не было «миссис Алфред Берд».
Верхушка общества вынесла свой приговор. Молча и окончательно, без права на обжалование.
Розамунде об этом не было известно. Ата просто отказывалась от всех приглашений. При некотором везении Розамунда, никогда не бывавшая в Лондоне и не знакомая с развлечениями сезона, могла никогда не узнать правды.
Однако ему придется действовать. И помочь ему может только один человек — графиня Шеффилд. Люк не испытывал ничего, кроме неловкости, обращаясь к ней. Ему не хотелось просить женщину, которая была удивительно обаятельной и невероятно привлекательной. К тому же она была влюблена в него со дня их первой встречи — ей тогда было десять лет.
Бабушка Грейс Шеффи жила в одной комнате с бабушкой Люка, когда они учились в школе для благородных девиц мисс Дилфорд. Это было более полувека назад. Люк не сомневался, что они еще тогда мечтали об объединении их семейств. Так что Люку предстояла горькая участь — разбить сердца сразу двух бабушек.
После смерти Генри Ата обратилась к нему, своему последнему родственнику, если не считать Мэдлин. Он игнорировал очевидное желание бабушки так долго, что это стало его вторым «я», хотя, если честно, он, вероятно, пытался искупить свою вину, активно занимаясь делами «Вдовьего клуба».
Обращаясь к Грейс с просьбой помочь женщине, которую он тайно любил, герцог предвидел катастрофу сразу на нескольких фронтах. Но делать было нечего. Чего бы это ему ни стоило, он вернет Розамунду в общество и увидит ее устроенной в комфортных условиях. И произойдет это в ближайшем будущем.
Как только ее начнут принимать в респектабельных домах, она станет счастливее.
И он сможет вернуться к прежней жизни. Пусть он будет один, но по крайней мере, у него перестанет щемить сердце всякий раз, когда он видит ее или даже просто думает о ней.
А тогда он примет решение относительно Грейс Шеффи. В ней было все, чего хотела Ата, все, чего должен был хотеть он — но не хотел. В глубине души он сомневался, что сможет пойти на это. Лучше уж сохранить репутацию человека, разбивающего сердца всех женщин.
Герцог вышел в холл ровно через четырнадцать минут после того, как Тоби заходил к нему в библиотеку. У него был четкий план, как разбить лед, сковавший двери великосветского общества. Сначала лед покроется трещинами, потом станет ломаться и, в конце концов, начнется ледоход. И тогда миссис Розамунда Берд сможет в них войти.
— Ата, Грейс, ваш покорный слуга. — Люк небрежно поклонился и с опозданием заметил, что Грейс убирает протянутую ему руку. Мысли о Розамунде явно туманили его рассудок и самым пагубным образом сказывались на манерах.
