Всякий раз, когда ее мысли возвращались к сильному мужчине, беспомощно лежавшему в своей постели, она подгоняла коня.
Бог не может, не должен быть таким жестоким.
Или может? Вдруг так и есть?
Она составила маршрут, позволявший ей в кратчайшее время объехать всех соседей, от которых поступили сведения о заболевших. Когда вдали показались выбеленные стены домиков, расположившихся на городских окраинах, она стегнула коня и направила к кузнице.
Через полчаса Розамунда объехала всех гостей, посетивших свадебный завтрак и впоследствии заболевших. Ни одного случая слепоты больше не оказалось. Впервые в жизни она, задавая вопросы, держала голову высоко, несмотря на так и не прекратившийся шепоток у нее за спиной. Она знала, что ее должно беспокоить недоброжелательное отношение людей — в прошлом так и было, — но сейчас впервые ей было наплевать на людскую молву.
Миссис Мерч и ее сестра, две деревенские старые девы, не стали с ней разговаривать, передав через свою единственную служанку:
— Мы не знаем эту особу. Пусть она уйдет.
Запуганная полуграмотная девица испуганно отпрянула, когда Розамунда потребовала от нее рассказать о течении болезни.
Розамунда галопом скакала между расположенными на внушительном расстоянии поместьями, через поля, на которых работники собирали разбросанные непогодой стога сена. Бока жеребца взмокли, а у нее пересохло в горле от постоянных разговоров. Но хуже всего было то, что ее уверенность медленно, но верно таяла, поскольку о слепоте не было известно абсолютно ничего. Розамунда скакала по холмам, знакомым с детства, которые она не видела почти десять лет. Она чувствовала тяжесть на сердце, но одновременно и небывалую свободу, как парящий высоко над землей сокол.
И еще ей хотелось плакать. Ей было до слез жалко, что она потеряла несколько лет, трусливо прячась в своем ненадежном убежище, постоянно роясь в саду, словно желая докопаться до противоположной стороны земли, чтобы укрыться от обиды из-за предательства отца и от ужасной жизни, которую она вела. А теперь, когда она возродилась из пепла и стояла на пороге новой жизни, ей пришлось наблюдать за мучениями человека, волею судьбы попавшего в адские тиски. Человека, который ее освободил.
По щекам Розамунды текли слезы. Она ни за что не заплачет в его присутствии и не станет его жалеть. Стать объектом жалости — что может быть ужаснее? Это создает непреодолимую пропасть между людьми.
Расхрабрившись, она повернула коня к отчему дому. Эджкумб. Дом ее сердца, ее крови, ее духа.
Он знает, что делать.
— Отец! — крикнула она, обратившись к бившему в лицо ветру. Она считала, что больше никогда не осмелится произнести это слово в его присутствии. Но сегодня попробует. — Отец, помоги мне, — простонала она, подгоняя коня вдоль древних кельтских камней, стоявших у подъездной аллеи Эджкумба.
Ей было все равно, что он ее больше не любит. Возможно, даже он откажется ее принять. Она не думала о новом унижении. Все равно он ей поможет. Она заставит его это сделать. Для него. Для Люка.
Отвага Розамунды подверглась первому испытанию в тот момент, когда она спрыгнула с коня. Ее встретил конюх, которого она не узнала. Бросив ему поводья, она взглянула на свои руки без перчаток. Можно было только догадываться, как она выглядит. Плохо воспитанная девица-сорвиголова.
Дверь особняка открыл, как всегда невозмутимый, дворецкий Шеферд. И Розамунда впервые заколебалась, усомнившись в правильности своих действий. Но не отступила.
— Добрый день, Шеферд. Мой оте… мой брат принимает? — Боже, что она несет? Ни один нормальный человек не станет интересоваться у дворецкого, примет ли его родной брат!
— Который именно? — спросил он, потом быстро оглянулся по сторонам и зашептал: — Леди Розамунда, надеюсь, мне будет позволено сказать, как я счастлив вас видеть. Входите же! — Он схватил ее за руку, втащил в дом, словно опасался, что она убежит, и, закрыв входную дверь, забормотал: — Я скажу ему… вы наверняка хотите чаю… я скоро вернусь.
Старый дворецкий едва ли не силой затолкал Розамунду в библиотеку. Надо признать, для своих лет он был весьма бодр. Оглянувшись, она глубоко вздохнула и зажмурилась, ощутив знакомые с детства запахи. Любимый табак отца, туалетная вода — кажется, вереск и шалфей, лимонный воск. Неожиданно она почувствовала, что близка к панике, но не успела ей поддаться, поскольку заметила, как в дверь заглядывает маленькая девочка.
