— Отрежь ее всю.
— Что? Но все заметят и начнут задавать вопросы. Я не могу…
— Если тебе зачем-то нужен клок моих волос, режь, не жалей, — возбужденно пробормотал он. — А насчет вопросов не волнуйся. Я сейчас уйду. Скажешь остальным, что у меня безумно разболелась голова.
— Ну хорошо, — прошептала Розамунда. — Если ты уверен…
— Просто сделай это.
Он услышал, как лязгнули ножницы, и через мгновение голове стало легко, как никогда.
— Наклонись, пожалуйста, назад, — попросила она.
Герцог почувствовал, как нежные пальцы пригладили его волосы, потом еще несколько раз лязгнули ножницы. Розамунда снова провела рукой по его волосам, и он, не в силах сдержать внезапную дрожь, сжал ее ладонь.
— Розамунда, ради всего святого, прекрати. Я ведь не железный. Мне надо идти.
Люк резко вскочил, опрокинув стул, быстрыми шагами вышел из ложи, миновал коридор, заполненный людьми, возвращавшимися на свои места, и оказался на улице. Воздух был прохладен и чист. Неожиданно Люк почувствовал, что головная боль прошла.
Розамунда положила черную косичку в сумку. Почему-то у нее возникла мысль о наказании. Но за что, она не понимала и не могла даже сказать, кто из них наказан — она или Люк. Тем не менее, хотя момент действительно был крайне напряженный, возможно, это станет началом новой главы в жизни — и его, и ее.
Она не сомневалась, что в течение ближайшего года Люк женится и познает радость отцовства. Графиня подарит ему наследника. Как-то вечером из своего окна в Эмберли Розамунде довелось наблюдать, как герцог возится с детьми гостей, приехавших на бракосочетание Мэдлин. Он организовал игру в крикет. С ребятишками он чувствовал себя спокойно и непринужденно, и у него для всех находилось доброе слово — и для мальчиков, и для девочек, и даже для крошек, едва начавших ходить. Возможно, обретя семью, он в конце концов обретет счастье, существование которого наотрез отказывался признавать.
Впервые за долгое, очень долгое время тоска охватила Розамунду настолько сильно, что мешала судить здраво. Она боролась с ней всю ночь, до самого раннего утра, сплетая прядь черных блестящих волос Люка с золотистыми волосами его матери, имитируя образец, хранившийся в ее собственном медальоне. За работой она тихонько напевала меланхоличную валлийскую песню, которую поют, глядя в глаза любимому, которого придется покинуть.
Утро выдалось ясным и солнечным. Судя по всему, природа наотрез отказывалась соответствовать мрачному настроению Люка. Подгоняя черного норовистого жеребца по Роттен-роу, герцог понял, что цель, которую он имел в виду, отправляясь на прогулку — хотя бы на час отвлечься от проблем, — не достигнута.
Сегодня она уезжает, а Грейс Шеффи приходит к бабушке на чай — излюбленное варево вышедших на охоту матримониально настроенных дам. Хорошо, что хоть на Роули можно положиться. Не даст погибнуть. Судя по письму, его бывший помощник прибудет в Лондон уже этим вечером. Наверняка надеется поговорить о леди Сильвии. Всего этого достаточно, чтобы нормальный человек затосковал по флоту.
Люк возвращался на Портман-сквер. Вокруг царило утреннее оживление: рабочие торопились на фабрики, сновали трубочисты и разносчики. Совсем юная девушка стояла на углу, продавая по два пенса маленькие букетики очаровательных фиалок. Люк остановился и купил их все.
На пороге герцога остановил лакей и объявил, что его ждут в саду.
Розамунда сидела на садовой скамейке одна. Солнечный свет, проникая сквозь густые ветви березы, играл в ее блестящих черных волосах. Старая соломенная шляпа висела за спиной на черных лентах. На Розамунде было темно-красное платье Мэдлин. С неизменным упорством она отклоняла все предложения бабушки обновить свой гардероб. Исключение было сделано только для бального платья.
Люк приблизился и вежливо поклонился.
— К вашим услугам.
— О, мы тебя ждали. — Мы?
— Ата сейчас вернется, но, думаю, я не стану ее дожидаться. — Она умолкла и взглянула на герцога с немым вопросом.
— Ожидание — это для терпеливых людей, не так ли, Розамунда?
— Вчера я попросила у тебя прядь волос, потому что хотела отдать тебе кое-что до отъезда. — Она выглядела одновременно усталой и возбужденной. — Я это сделала, чтобы напомнить, что когда-то существовала женщина, любившая тебя больше жизни.
