Ветер вцепился в него, хлестнул открытое лицо, и пот на щеках тут же застыл. Он быстро вытащил из кармана фонарик и поправил воротник куртки, закрывая шею. Ночное небо, лишенное звезд, окружало кладбище, будто огромный черный цирковой шатер. Его голые руки безудержно тряслись, луч света дрожал над твердой землей. Откуда-то, почти заглушенный воем ветра, доносился отдаленный глухой лязг, эхом отражавшийся от земли. Он помедлил, пытаясь распознать его источник, но не смог.
Снегопад близко, подумал он, глядя на небо.
Он дотронулся рукой до покосившегося груза в кармане куртки и медленно поднялся по растрескавшимся ступеням к монументальным воротам. В рабочие часы эти ворота служили главным входом на кладбище, их всегда охранял смотритель – невысокий полноватый парень с ярко-рыжей бородой. Но в час ночи территория была давно закрыта и пуста.
При каждом шаге у Эллиотта ныли ноги. Спиртное в его организме не могло противостоять силе урагана. Глаза и уши щипало от ледяных порывов ветра. Очень хотелось отдохнуть, но содержимое записки в кармане заставляло двигаться вперед. Когда Эллиотт достиг последней ступеньки, его приветствовал ржавый висячий замок размером с кулак, который громко стучал о двойные ворота. Звук напоминал колокольный звон, предупреждающий о некой незримой опасности.
Он постоял минуту, опираясь на ворота, кривясь от внезапного ощущения холодной стали. Затем потер ладони, подошел к узкому проему, частично скрытому зарослями колючего кустарника, где забор почти примыкал к левому углу ворот. Протиснувшись в щель, Эллиотт почувствовал знакомый трепет возвращающегося возбуждения. Он бывал здесь уже столько раз… столько раз.
Но сегодня все по-другому.
Крадучись среди выцветших белых надгробий, Эллиотт в первый раз заметил, расположены они довольно необычно, словно их сбросили с неба в каком-то заранее определенном порядке. Сверху, рассуждал он, это должно выглядеть, как слишком тесная жилая застройка.
Снова посмотрев на небо, он подумал: снегопад будет сильный, и скоро. Теперь он продвигался медленнее, так же уверенно, но осторожно, чтобы не пропустить надгробие.
Он уже бывал здесь, много раз, но лучше всего помнил первое посещение – пятнадцать лет назад, днем.
Там были все. Мрачный Эллиотт, стоявший далеко позади родителей Кэсси, скрытый в скорбящей толпе. Ее отец, с гордой осанкой, положивший сильные руки на плечи обоих сыновей. Мать, облаченная в традиционно черное, стоявшая рядом с ним, сдерживающая слезы.
Сразу после службы все покинули кладбище, чтобы собраться в доме ее родителей, но Эллиотт остался. Он ждал в верхней дубовой роще, спрятавшись среди деревьев. Когда рабочие завершили погребение, он крадучись спустился с холма и сел, чтобы поговорить с любимой на свежей могиле. И это было волшебно – первый раз, когда Кэсси по-настоящему с ним говорила, когда она разделила себя с ним. В тот день он ощущал ее внутри себя и знал: все было правильно – то, что она умерла, что он убил, это блаженство.
Высоко над кладбищем сломалась гнилая ветка и рухнула на землю. Воспоминание Эллиотта о похоронах Кэсси рассеялось. Он неподвижно стоял, наблюдая, как голые деревья дрожат и качаются на ветру, голые ветки скребут и стучат друг о друга. В его сознании всплыло смутное видение – танцующие скелеты и демоны. Это называется кладбищенским танцем, сказали демоны, в их гнилых беззубых ртах извивались блестящие черви. Потанцуй с нами, Эллиотт, приглашали они, подзывая его длинными костлявыми пальцами. Идем. И ему хотелось пойти. Хотелось к ним присоединиться. Они так манили его. Идем станцуем кладбищенский танец…
Он отогнал эти мысли – слишком много спиртного, в этом все дело – и вошел в узкий овраг, разворошив ногами тонкий покров опавшей листвы. Он узнал знакомый ряд надгробий впереди и сбавил шаг. Наконец, остановился и направил луч фонарика на самую крупную плиту.
Надгробие было чистым и ухоженным, замерзшая трава вокруг него аккуратно подстрижена. К камню прислонились два пучка срезанных цветов. Эллиотт узнал свежий букет, который принес только вчера, в свой обеденный перерыв. Он подкрался ближе, опустился на колени. Отбросив фонарик, уселся рядом с белым гранитом, прикоснулся к глубоким бороздкам на нем, медленно лаская каждую букву, остановился на ее имени.
