Сиротка. В ладонях судьбы - страница 38
Встревоженный до крайности, потрясенный спутанной речью Талы, Жослин выругался в бороду, как делал всегда в драматических ситуациях.
— Но где она? Скажи мне, где она находится, и я сделаю все, чтобы привезти ее к тебе. Ты должна поправиться! Шоган поможет мне перевезти тебя в Перибонку. Оттуда мы доплывем на корабле до больницы Роберваля. И ты зря так терзаешься: с Кионой не случится ничего страшного в правительственном пансионе.
— Я знаю, какая ей грозит опасность! Мне известны вещи, о которых вы, белые, даже не подозреваете, — возразила индианка, пытаясь приподняться.
Сильный приступ кашля отбросил ее назад. На губах появилась розоватая пена.
— У тебя туберкулез? — спросил Жослин.
Раздался голос Шогана. Он все это время оставался поблизости. С трудом сдерживая гнев, он объяснил:
— Нет, одна из лошадей ударила ее копытом в грудь. Она пыталась помешать им увезти Киону. Я не смог ей помочь — в тот момент я был на рыбалке.
В голосе индейца слышалась глубокая скорбь. Шоган больше не был ни озлобленным, ни враждебным. Жослин был потрясен до глубины души. Внезапно он осознал плачевное положение индейского населения. Его былые предрассудки окончательно рухнули. Их основа уже давно была подорвана Эрминой и ее любовью к индейской семье мужа.
«Поначалу я осуждал брак моей дочери с Тошаном, потому что он был метисом, — поймал он себя на мысли. — В сущности, я был расистом. Но у индейцев есть все основания нас презирать. Они населяли Канаду за несколько веков до нас, колонистов, которые явились сюда с желанием захватить их земли, словно они были не в счет, а мы имели право их грабить. И что я узнаю сейчас? Детей силой увозят в пансионы, вопреки воле их родителей! Господи, в каком мире мы живем?!»
Тала продолжала держать его правую руку. Растроганный, Жослин склонился над умирающей.
— Я обещаю тебе позаботиться о Кионе, — тихо произнес он. — Я хочу верить, что ты выздоровеешь и будешь еще долго рядом с ней. Ты ранена, просто ранена, врачи смогут тебя вылечить.
Он сам не верил в то, что говорил. По взгляду Талы, лишенному иллюзий, он понял, что она тоже в это не верит. Она слабо улыбнулась и спросила:
— Я слышала твои слова. Ты правда хотел жить со мной и нашей дочерью?
— Да, я этого хотел! Не стану тебе лгать: это не было окончательным решением, но, уезжая из Валь-Жальбера той весной, я крикнул Лоре, что еду к тебе. Она никак не может смириться с тем, что я люблю Киону, и я предположил, что она помогла тебе ее спрятать. Это было глупо: тебе плевать на деньги, я это знаю. Вспомни, Тала, те несколько дней, которые мы провели вместе — ты и я. Мне было так хорошо с тобой! Я ничего не забыл. Ты отправляла меня на охоту, но чаще всего я возвращался с пустыми руками. Ты немного подтрунивала надо мной, я тоже смеялся. Ночью мы любовались звездами, и ты держала меня за руку, как сейчас.
Голос Жослина дрожал. Конечно, последние девять лет он редко виделся с Талой и, несмотря на рождение Кионы, совсем о ней не заботился. Тем не менее эта женщина и их общий ребенок много для него значили.
— Я помню каждую минуту, каждую секунду, — вздохнула индианка. — Это были самые лучшие дни и ночи в моей жизни.
— Да, благодаря тебе, Тала. Я очень грустил, когда ты меня прогнала. Я хотел жить внутри твоего круга из белых камней. Знаешь почему? Мне нравилось засыпать и просыпаться рядом с тобой. Если бы я остался, то в итоге узнал бы, что ты носишь моего ребенка. Я бы никогда тебя не оставил, клянусь тебе, хоть и слишком поздно. Что касается Лоры, то, сочтя меня мертвым, она бы вышла замуж за своего пианиста, Ханса Цале.
— Благодарю тебя, Жослин! Твои слова — как бальзам на раны моих сердца и души. Я с сожалением отправляюсь в мир иной. Я больше никогда не увижу своего сына Тошана, Эрмину, Мукки, Нутту и Нади. Если бы не война, мы бы не были разлучены.
— В этот момент Тошан, должно быть, уже в Европе. Дела там совсем плохи, как и во всем мире. Гитлер атакует по всем фронтам: в России, в Африке — повсюду. Японцы тоже не сидят смирно. Прости меня, Тала, я ничем не лучше нацистов, которые подвергают гонениям евреев, хотя наконец стал понимать страдания твоего народа.
