— В нашем положении разумнее, чтобы я заботилась о тебе, как это было всегда. Скоро все забудется и ты снова будешь радоваться жизни, — стала уговаривать ее Бонни. — С Вулвортами тебе будет хорошо, так что сейчас главное — поскорее уехать. Хоть бы так и случилось! Я опасаюсь, как бы Жан, узнав о чудовищном злодеянии Лароша, не отложил отъезд и не поехал с ним поквитаться.
— Ты права, Бонни, но только сама я дяде ничего рассказывать не хочу, стыдно. Сделаешь это за меня, да? И пожалуйста, постарайся убедить его не ехать в Гервиль. Я хочу уехать и все забыть. Масса преступлений этого толка остаются безнаказанными! — Элизабет вздохнула. — Некоторые мужчины пользуются тем, что сила на их стороне, и совесть их потом не мучит.
— Если б ты только знала, как ты сейчас права! — воскликнула Бонни. — Видно, пришло время тебе об этом рассказать. Элизабет, последние несколько месяцев у меня был серьезный повод беспокоиться за тебя. Я, конечно, нарушаю обещание, но это трагическая история, и ты должна ее знать. Если бы я сделала это раньше, может, ты давно нашла бы в себе силы рассказать мне правду.
— Трагическая история?
— Помнишь малышку Жермен? Гуго Ларош изнасиловал и ее. Она мне все рассказала в тот день, когда я пошла в местечко навестить ее в родительском доме. Я беспокоилась за нее, ведь бедняжку уволили, как и меня. Как она плакала! Это чудовище в человеческом обличье откупилось от нее золотым луидором! Девушка планировала перебраться жить в Пуатье, к старшему брату. И больше всего боялась, что о ее бесчестье могут узнать родители.
— Боже мой!
Из груди Элизабет вырвался крик, и она спрятала лицо в ладонях. Но она не плакала, она размышляла, и с каждой секундой решимость молодой женщины только крепла.
«Больше никогда я не склоню голову от стыда, никогда не буду думать о смерти, это малодушие, за свое счастье нужно сражаться. И своих женских слабостей стесняться тоже не стану! — сказала она себе. — Я ощущала себя оскверненной, униженной, обреченной — но почему?»
— Почему? — спросила она вслух, глядя на Бонни своими большими голубыми глазами. — Почему я прыгнула в реку, рискуя умереть и заставить горевать всех, кто меня любит, а Гуго Ларош с гордо поднятой головой вернулся в поместье, где он — уважаемый человек? Хорошо, что тетушка с дочкой последовали моему совету и уехали подальше от него, на Ривьеру, на следующее же утро после его возвращения. Если верить Анне-Мари, он даже не стал с ними разговаривать.
Бонни со вздохом кивнула. Доброжелательная мадам Клотильда, младшая сестра Лароша, и ее дочь Анна-Мари, гостившие в шато де Гервиль в апреле, были ей очень симпатичны.
— Им тоже невдомек, что со мной случилось на чердаке, — продолжала Элизабет срывающимся голосом. — Мы с Анной-Мари переписываемся, и я продолжаю ей врать, что Мейбл и Эдвард в Париже, с нами. Письма я из осторожности получаю «до востребования». Сейчас я ничего не могу им рассказать, но когда мы приедем в Нью-Йорк, я напишу и открою про деда всю правду. Если б только я могла отомстить за Жермен, а заодно и за себя! Но этот день придет, я знаю точно. Бедная маленькая Жермен, такая веселая, такая милая! Разве могла я подумать…
Глаза Элизабет сверкнули ненавистью, но Бонни этого не заметила.
Она прислушивалась к разговору медсестер в другом конце палаты.
— Кажется, у них там что-то случилось, — проговорила она. — Пойду посмотрю, а заодно спрошу, когда тебя отпустят домой.
— Хорошо, иди.
Оставшись одна в ограниченном занавесками пространстве, отчего освещение получалось мягким, приглушенным, Элизабет сложила ладошки и стала молиться. Она взывала не к Богу, справедливому и доброму, а к таинственным силам, которые правят иным миром, столь же таинственным.
«О вы, по чьей воле я вижу пророческие сны, которые так часто меня пугают! Дайте мне силы вернуться однажды в Шаранту, на землю моих предков, и искупить преступления, совершенные этим нравственным уродом, отцом моей любимой мамочки! Она смогла от него спастись, я — нет. Но уничтожить меня он не сможет, я больше никогда не буду жертвой, клянусь!»
