— Господи, но ведь вчера все так и было! — ужаснулась Бонни. — Как ты вообще решилась сесть на пароход после этого сна?
— А я забыла, Бонни. Поначалу я часто перечитывала эти записи, потом забросила. Я уже как-то тебе объясняла: вещие сны — они всплывают в памяти неожиданно. И так, наверное, даже лучше. Если бы я про них помнила постоянно, наверное, сошла бы с ума!
Элизабет закрыла записную книжку и швырнула ее на пол, как можно дальше. Внезапная кончина Ричарда — это тоже был своего рода кошмар, но только переживаемый наяву, а не во сне.
— Если б только они нашли его тело! — уже спокойнее сказала она. — Мама упокоилась в океанской пучине, и вот теперь — мой муж. Я была его женой и гордилась этим, была на верху блаженства, потому что он очень переменился. Ричард стал другим человеком, Бонни, — и все благодаря священнику церкви Сен-Сюльпис, который его исповедал. Ричард стал внимательнее, нежнее, уважительнее ко мне относиться.
Она умолкла. Перспектива одиночества страшила, но ведь и счастье для нее теперь невозможно, так ведь?
— Я всегда буду рядом, моя хорошая! Отменю свадьбу, если только я тебе нужна, — заверила ее Бонни, поглаживая по щеке. — И Мейбл с Эдвардом тоже окружат тебя любовью!
— Я не позволю, чтобы ты ради меня жертвовала своим счастьем! — заявила Элизабет. — Вы с Жаном строили планы: открыть бакалейный магазинчик, родить детей. Испортить тебе жизнь? Нет!
— Тогда прости и Жана! У него в мыслях не было тебе вредить. Нужно было срочно сообщить капитану и бортовому врачу, что детям в трюме очень худо.
— Мне было очень плохо, Бонни. Горе ослепляет… Я несла всякую чушь. Прости!
Но сказано это было жестко, таким тоном обычно не извиняются… Элизабет энергично приблизилась к двери, распахнула ее и вышла. Бонни последовала за ней. На палубе их глазам предстала странная картина: вокруг — ни души, и только океан простирается, сколько хватает глаз. К этому зрелищу пассажиры «Гаскони» успели привыкнуть, но сегодня вода была особенного серо-зеленого оттенка, с золотым отблеском, который появлялся, когда в разрывах туч проглядывало солнце. Был полный штиль, и спокойствие моря если и нарушалось, то легчайшей, едва заметной рябью.
И освещение тоже было необычным. Элизабет прошла в носовую часть судна, крепко схватилась за оградительный поручень. Тут же из люка, располагавшегося у нее за спиной, выбрался матрос.
— Мадам, вам нельзя здесь оставаться, — сказал он. — Приказ капитана!
— Я ненадолго. А где все пассажиры? — спросила молодая женщина. — Почему так тихо?
— Есть риск, что внизу, в трюме, эпидемия. Пассажирам приказано не покидать кают. После поломки пароход не в состоянии идти своим ходом, и с ночи мы дрейфуем.
Подошла Бонни. Она высматривала Жана, а увидела лишь тройку матросов, снующих вокруг большой лодки.
— При таких условиях когда мы можем быть в Нью-Йорке? — спросила она. — В шторм моя подруга лишилась мужа, и ей не терпится воссоединиться с семьей.
Матрос приподнял берет, бормоча соболезнования. Сочувственно глянул на Элизабет, которая не шевелясь вглядывалась в далекий горизонт.
— Капитан приказал спустить на воду вельбот[18]. Шесть членов экипажа поплывут искать помощь. Дамы, прошу, пройдите в свои каюты!
Он отдал честь и бесшумно удалился. Элизабет хотелось еще постоять тут и поплакать, а еще — звать Ричарда и жаловаться на жестокость судьбы, но молчание океана леденило кровь.
Городок Эгр, что в департаменте Шаранта, понедельник, 3 июля 1899 года
Гуго Ларош мерил шагами гостиную друга, Леона Фоше. За ним с любопытством наблюдала сиделка Корнелия. Она хозяйничала и в кухне, а потому собственноручно подала гостю кофе с ломтиком еще теплой булочки-бриоши. Ларош не просто не поблагодарил, он, похоже, вообще не замечал ее присутствия.
— Прошу вас, присядьте, мсье Ларош! — сказала Корнелия. — Доктор как раз осматривает Жюстена. Как только закончит, я переменю повязки и вы сможете с ним поговорить. Жаль, вы не приехали вчера! Тогда бы вы могли сколько угодно побыть с сыном, и не пришлось бы дожидаться. Можете не волноваться, он чувствует себя хорошо, мы с ним много болтаем.
