— Хорошо, хорошо, — ответил он, тасуя карты более агрессивно. Он поднял взгляд на Блу. А потом, без предупреждения, перевернул колоду так, чтобы карты были лицевой стороной вверх. Он разложил их веером, его глаза разбегались от выбора.
Кайла его совсем не так проинструктировала.
Что-то заставило нервы Блу натянуться струной.
— Итак, если вопрос будет «Как я могу заставить это случиться?» — Он вытащил карту и положил её на стол. — Это хорошее начало, ведь так?
Наступила гробовая тишина.
Карта оказалась тремя мечами. На ней было изображено окровавленное сердце, которое прокололи вышеупомянутые мечи. Загустевшая кровь капала с лезвий. Мора называла её «карта разбитого сердца».
Блу не нужно было быть экстрасенсом, чтобы почувствовать угрозу, сочившуюся из карты.
Экстрасенсы уставились на мужчину. У Блу скрутило желудок, она поняла, что подобного поведения от него они никак не ожидали.
Кайла прорычала:
— Что за игра?
Он продолжал улыбаться своей радостной, благоприятной улыбкой.
— Вот вопрос: здесь есть кто-нибудь ещё? Кто-нибудь больше похожий на неё? - Он ткнул пальцем в Блу, желудок которой скрутило ещё сильнее.
Мама.
— Проваливай к черту, — взорвалась Кайла.
Он кивнул.
— Я так и думал. Вы ожидаете её вскоре? Я бы с удовольствием с ней поболтал с глазу на глаз.
— Черт, — вступила Персефона. — Вообще-то, в этом случае я целиком и полностью соглашусь. Поскольку всё к тому идет.
Что этот человек хочет от мамы?
Блу лихорадочно запоминала в нём всё, чтобы позже суметь его описать.
Мужчина поднялся, подхватив три меча.
— Знаете что? Я возьму это. Спасибо за информацию.
Когда он развернулся, чтобы уйти, Кайла двинулась за ним, но Персефона положила палец Кайле на руку, останавливая её.
— Нет, — тихонько сказала Персефона. Входная дверь закрылась. — Его нельзя трогать.
Глава 9
Адам читал и перечитывал свое расписание на первую четверть, когда на стол рядом с ним навалился Ронан.
Они были только вдвоем в классе, застеленном тёмно-синими коврами. Адам прибыл очень рано в Борден Хауз. Казалось неправильным, что первый день школы должен нести тот же самый эмоциональный вес, что и тревожный день в пещере воронов, но невозможно было отрицать, что ликующее и упреждающее колебание в его венах теперь было столь же очевидным, как те бездыханные минуты, когда птицы пели вокруг них.
Ещё один год, и он с этим покончит.
Ну, разумеется, первый день был самым лёгким. До того, как всё по-настоящему начнется: домашка и спорт, столовка и консультации по колледжу, экзамены и дополнительные расходы. До начала ночной работы Адама и учёбы до трёх ночи тайком, которые, сговорясь, его и погубят.
Он снова прочел свое расписание. Оно изобиловало предметами и факультативами. Оно казалось невозможным. В Аглионбае было сложно учиться: хотя для Адама ещё сложнее, потому что ему нужно было быть лучшим.
В прошлом году Беррингтон Велк стоял перед ним в этом классе и преподавал латынь. Теперь он был мёртв. Адам знал, что он видел смерть Велка, но, похоже, не мог вспомнить, как выглядело на самом деле это событие — хотя он мог, если бы хорошенько постарался, представил бы, как это должно выглядеть. Адам на мгновение закрыл глаза. В тихом пустом классе он мог слышать шелест листьев и ещё шелест листьев.
— Я этого не вынесу, — сказал Ронан.
Адам открыл глаза.
— Чего?
Видимо, просиживания штанов. Ронан пошёл к доске и начал писать. Почерк у него был взбешённый.
— Мэлори. Он всегда жалуется то на бедра, то на глаза, то на правительство... о, и эта его псина. Он же не слепой, не калека или типа того.
— А почему у него не может иметься нечто нормальное типа ворона?
Ронан проигнорировал вопрос.
— И он по три раза за ночь встаёт, чтобы поссать. Мне кажется, у него бластома.
На что Адам сказал:
— Ты ж всё равно не спишь.
— Больше нет.
Маркер Ронана скрипел в знак протеста, когда он корябал латинские слова. Хоть Ронан и не улыбался, а Адам не знал некоторую лексику, Адам был уверен, что это грязная шутка. На мгновение, наблюдая за Ронаном, он попытался представить, что тот был преподавателем, а не Ронаном. Такое было невозможно. Адам не мог решить, от того ли это, как Ронан засучивал рукава, или дело было в апокалиптическом способе, которым он завязывал галстук.
