Комбат ободряюще хлопнул Андрея но плечу.
— Ты должен выстоять. В данной ситуации это не просто. Совсем не просто… А должен! Ты — заслон. Впереди тебя — только противник. А позади — обозы с ранеными и те, кому тоже предстоит, быть может, завтра, стать заслоном. Ты же понимаешь…
В гражданскую войну он командовал ротой, как Андрей вот сейчас. Андрей знал это и вообразил себе комбата молодым, вообразил, что ему ставят непосильную задачу. Конечно же комбату не раз приходилось туго, подумал Андрей. — А выстоял. Все доброе, все храброе в нем, наверное, оттуда, с гражданской…
Комбат снял и тут же надел очки, поправил за ушами, потом у глаз, и все это без надобности, понимал Андрей.
— Вроде бы все, — произнес комбат. — Понимаю, на такое дело идут не с радостью — по необходимости.
— Тогда необходимость — самое сильное, что можем себе представить, посмотрел Андрей комбату в глаза.
Комбат поднялся с пня не так тяжело, как садился, движения его уже не были такими рыхлыми. Андрей тоже встал, сложил карту, сунул в планшет. Он был готов тронуться в обратный путь. Комбат обнял его, широко улыбнулся, будто обстановка, пока они сидели, изменилась к лучшему.
— Ладно, значит, старик. Особенно прощаться не будем, скоро встретимся. На новом месте. У высотки сто восемьдесят три. Ни хрена, еще попляшем, а?
Комбат снова зашелся кашлем, и опять на щеки его лег сухой румянец. На левом виске проступила короткая синяя жилка. Как ни силился, он так и не смог унять волнения, и Андрей уловил это.
— Значит, на новом месте или… где-нибудь… в раю?..
Шуткой старался он ободрить Андрея перед тем, как тот уйдет в роту, внушить ему, что все обойдется.
— В рай полагаете, товарищ майор? — Андрей ответил тоже шуткой. Значит, в рай в случае чего?..
— Только в рай! Только в рай! Не мы же напали, а они… Им и дорога в ад. Это уж точно, — усмехнулся комбат. — А мы поможем добраться туда…
Андрей почувствовал, что настроение как-то улучшилось, и захотелось еще немного побыть с комбатом. Он вернулся к делу, но теперь говорил в менее сдержанных выражениях.
— Ну, товарищ майор, оторвусь на исходе ночи от противника, уйду, а утром снова столкнусь с ним. Он же и с севера, и с юга, и с востока надвигается.
— Парень ты стреляный. Столкнешься с ним и опять уйдешь.
— Точно, товарищ майор, опять уйду. И опять же, до той высотки раз семь встречусь.
— Знаешь, старик, у меня всегда с арифметикой были нелады. Семь раз там или сколько, а уйдешь, должен уйти. — Развел руками.
Он обрекал почти на верную гибель роту, то, что от нее осталось. Он и раньше, сообразно обстоятельствам, принимал такие решения, и каждый раз испытывал эту муку вынужденности. Он видел, с какой ужасающей деловитостью готов Андрей отдать свою жизнь, и не когда-нибудь, а через несколько часов, этой ночью или на рассвете, и непереносимо больно сжалось сердце. «Они еще ничего не успели, ребятки, ничто большое еще не радовало и не ломало их, и вдруг — самое значительное и последнее, что может быть в жизни, — смерть…» Он все еще не научился храбро относиться к чужой смерти. Может быть, он истощил свое мужество и перестал быть командиром, сознающим, какие жестокие обязанности у него на войне? Он просто устал, успокаивал себя. — Он просто устал. Надо думать только о войне. В этом теперь высший смысл жизни.
Он расстегнул воротник гимнастерки, словно воротник сдавливал худую шею, которую свободно обводил белый целлулоидный подворотничок. В нерадостных глазах комбата, в осекавшемся голосе, в дрожании пальцев проступало что-то несвойственное ему, что-то беспомощное, даже старческое, показалось Андрею.
Андрей вскинул голову, чего-то ждал. Он не знал — чего, смотрел на комбата, и все. Комбат заметил это. «Я понимаю, как трудна задача. Я хорошо это понимаю. Но я вынужден ее поставить тебе. Если б ты знал, как тяжело мне сейчас, старик!» Комбат молчал. Это произнес его взгляд, устремленный на Андрея, взгляд, полный тоски и боли. «Что ж. Задача, конечно, трудная. Когда мне выдали солдатскую форму, я уже предполагал такую задачу. Ничего, товарищ майор, ладно». Андрей тоже молчал, он смотрел на комбата, прямой и твердый, может быть, потому прямой и твердый, что внутренне уже сжился с мыслью о предстоящем. И возникало смутное предчувствие, что видит комбата, быть может, в последний раз. Всего три месяца назад война связала его с этим человеком, а так тягостно расставание с ним! Он пойдет дальше, комбат, по фронтовым дорогам, грустно подумалось, — появятся у него другие лейтенанты, другие командиры рот. А его, Андрея, с ним не будет. Что-то оборвалось в нем от этой мысли, и он почувствовал пустоту в стиснутом сердце, оно, показалось, не билось, его просто не было. И он не мог и слова произнести.
