Рота выдержала натиск. Выдержала.
Андрей и Валерик ступали по валявшемуся лапнику, и ветки, как живые, шевелились под ногами.
Андрей прижмурил глаза: солнце. Под солнцем все жило. Медленный ветер шевелил траву, и, замершая, но еще живая, двигалась она ветру вслед — то вправо, то влево, то вперед, то назад; видно было, колыхались вершины деревьев, вдоль которых шел ветер; перекликались птицы в ясной, как бы вымытой, вышине, — всего этого не могло быть ночью. Воевать днем совсем несправедливо, особенно когда солнце в небе и свет на земле, война — дело черное, ночное.
Холм и лес по-прежнему зловеще стояли перед ротой. Теперь, после атаки, уже было известно, что в лесу укрылись вражеские танки, а на холме крупнокалиберные пулеметы противника. Андрей вызвал в памяти опушку леса за холмом и за ней неоглядное пшеничное поле, а за полем длинный коровник с продырявленной снарядом крышей, а дальше — ручей, и еще дальше пустырь, а за пустырем первые дома города. Две недели назад перед западной окраиной города были окопы и его роты. Ничего, что передний край молотили «юнкерсы» с «мессершмиттами» в пару, и танки пробовали утюжить, и артиллерия лупила вовсю, — не смогли немцы врезаться в позицию роты. «Здорово держали оборону, — размышлял Андрей. — Окопались как следует. А ушли сами, по приказанию командования. Немец и не заметил, что ушли».
Словно думал о том же, Валерик произнес:
— И копали же мы там, и рыли, — огорченно покачал головой.
— Ничего, Валерик, — отозвался наконец Андрей. — Потом, когда наступать будем, пригодятся и окопы наши, и ходы сообщения, и все такое. Брустверы же повернуты на запад… Будем же наступать?
— Ага! — с поспешной готовностью согласился Валерик.
— А пока надо готовиться к худшему. — Андрей вздохнул, его мучили опасения, и он не заметил, как вырвался у него вздох.
— А что худшее, товарищ лейтенант? Куда ж еще худшее, товарищ лейтенант?
— Ничего, обойдется, — сдержанно пообещал Андрей.
Он поправил автомат на плече, Валерий, подражая, повторил движение ротного, подтянул ремень винтовки. Начинался орешник. Андрей нагнул голову, стараясь быть ниже кустов. «Следит же, сволочь, откуда-нибудь за всем, что тут делается…» Так шли минут десять. Там, внизу, на левом берегу, чернел лес. От приречного песка несло приятной прохладой. Вон и просека. Пересечь ее, миновать сторожку, спуститься в лощину, подняться наверх, а там и командный пункт батальона близко.
Миновали сторожку, спустились в лощину, прошли немного, выбрались на другую сторону лощины, к старым березам, свесившим поредевшие вершины. Еще прошли. У сосны с комлем, выгнувшимся дугой, Валерик остановился.
— Опять здесь дожидаться вас, товарищ лейтенант?
Андрей утвердительно кивнул головой. Он одернул гимнастерку, сбившуюся у пояса, и ускорил шаг.
2
Над входом в землянку, открывая доступ солнцу, откинут край брезента, навешенного вместо двери. На полу, покрытом хвоей, лежал постоянный сумрак землянки. Наклонившись над котелком, комбат ел кашу. Андрей помедлил немного и, придерживая планшет на боку, шагнул, вскинул руку, почти касаясь виска: доложил, что прибыл по его, майора, приказанию.
Комбат тронул за ухом дужку очков, посмотрел на Андрея невыспавшимися глазами. Посмотрел, словно удивился, зачем тот пришел.
— Хорошо, хорошо, — как бы вспомнил. Под рукавами гимнастерки угадывались длинные костлявые руки. Пальцы почему-то дрожали. Он похлопал по карманам галифе, извлек мятую пачку папирос. Щелчком выбил из нее папиросу, закурил. Протянул пачку Андрею: — Кури.
Андрей тоже закурил.
Комбат зажал папиросу между пальцами, темно-желтыми от частого курения, и дрожь стала заметней — колебался огонек, лишь возникнув, осыпался пепел.
Комбат немного оживился.
— Хорошо, — сказал опять, уже твердо. Брови сомкнулись у переносицы, думал. — Ну-ка, покрути, — посмотрел на связиста. Словно забыл об Андрее. — Покрути.
Связист понял, кого надо вызывать. Рьяно завертел ручку полевого телефона.
— Я «Земля»! Я «Земля»! «Волна»! Я «Земля»! — сердился связист. — Что ты там, спишь? — уже орал он. — А с ним завсегда так, товарищ майор, весь замучился с ним… «Волна»? Наконец. Зови.
