— Да. Понятно. Как дважды два. — Семен склонил голову. — Заслоны у поворота дороги, противотанковые гранаты, если немец изберет лобовой вариант атаки на переправу, если будет действовать, как нам нужно…
— За немца не ручаюсь, — понял Андрей неуверенность Семена. — А мы будем действовать, как нужно нам. — Он умолк, как бы раздумывая, что еще добавить.
— Давай, ротный, напрямки, — настойчиво произнес Семен. Он приподнял свои костлявые плечи. — Главный удар противник нанесет, конечно, по тем подразделениям, которые поближе к переправе — пойдет на нас. В переправе все дело. Так? Вот и проси у комбата усиления. Ни первый взвод, ни Яковлев танкового напора не выдержат. Надо смотреть правде в глаза.
— Выдержат. Как это не выдержат? — Три глубокие морщины сбежались на лбу Андрея. — Если надо…
Семен смотрел поверх головы Андрея, поверх головы Володи Яковлева, будто вдаль смотрел, но куда можно смотреть, если так мал, так тесен блиндаж?
— Попробуем выдержать. — Семен понимал необходимость подчиниться ответственности, которая значительно превышала силы роты.
— Семен, дружище, всякое у нас было. А живы… — Андрей облизнул спекшиеся губы, хотелось пить. — Сержант, — кашлянул. — Володя, дай-ка флягу.
Володя Яковлев протянул руку к стене, снял с колышка охваченную шинельным сукном флягу, подал Андрею. Тот, запрокинув голову, сделал несколько долгих глотков.
— Вкусная вода. — Андрей провел ладонью по губам, вернул флягу.
— Вкусная, — подтвердил Володя Яковлев. — Куда ж лучше, днепровская… — Он завинтил пробку и повесил флягу на колышек.
Андрей бросил на Володю Яковлева пристальный понимающий взгляд.
— Понял обстановку?
— Понял, товарищ лейтенант.
Володя Яковлев поднялся со ступеньки, на которой сидел, и тотчас на стене блиндажа вытянулась его тень, едва умещаясь на ней. Тонкий, высокий, на длинных ногах, он выглядел почему-то неповоротливым.
— Разрешите действовать? — Сухие глаза на продолговатом лице выражали терпение, какое бывает у очень утомленных людей.
— Да. И немедленно. — Сдвинув брови, Андрей как в пустоту смотрел перед собой.
В эти три горьких месяца войны беда и надежда всегда соседствовали. Иногда верх брала надежда, чаще беда, но оттого надежда не становилась слабее. Так и сейчас. Надо было собрать все силы, чтобы продолжать жить в мире, который ему противостоял.
Андрей устало выпрямился.
— Все. Пойду докладывать комбату. Ты остаешься у переправы? — спросил Семена.
— Конечно.
6
Далеко за левым берегом небо начинало бледнеть. Оно и там еще было черным, почти таким же, как здесь, — вглядывался Андрей, — но уже приподнялось над землей, и в этом угадывался рассвет.
Андрей возвращался на командный пункт. Из головы не выходила дорога и двигавшиеся подфарки на ней. «Сейчас же доложу комбату». Впрочем, тот уже сам, наверное, ищет ротного. Андрей шел и спотыкался, хоть под ногами стлался мягкий песок. Там, где висела кобура с наганом, ремень слегка сполз вниз, и Андрею показалось, что именно это мешало движению. Он подтянул ремень и немного передвинул назад кобуру. Рука осталась лежать на ней, он забыл ее убрать.
Андрей весь был в своих невеселых мыслях.
Он поравнялся с ивняком, проступавшим поодаль. Это был ивняк, узнавал Андрей. Он шел дальше. Как и ночью, его окликнуло сторожевое охранение. «Не заметил, как и дошел, будто обратный путь короче…» говорил себе. Светало, светало. Он оглянулся. Мост и вода под мостом оставались темными, точно свет ничего поделать с ними не мог.
Автомат на плече колыхался, поддаваясь неровным шагам Андрея.
Андрей безотчетно повернул голову, и в то же мгновенье из рощи вырвались грохочущие красные молнии. Что такое? — понял он и не понял. Еще не осознав до конца, что произошло, продолжал он стоять, и длилось это долго, полсекунды.
Андрей упал возле ивняковых зарослей; его обдал запах горелого железа, горячего песка. Песок был такой горячий, словно накален летним полуденным солнцем, от которого и деревья вянут. Что-то тяжелое сдавило голову. Он ощутил острое жжение в затылке, как тогда, после бомбы у дороги. «Вот оно, началось! — врезалось в смятенное сознание. — Обошли нас? Прорвали оборону? Никакой ясности! Никакой ясности…»
