Потом ахнуло откуда-то справа, возможно из-за холма. Выстрел повторился. Или почудилось, что повторился, — просто прогремело эхо? Андрей лежал, уткнув лицо в траву, и трава колюче лезла в глаза. Он снова услышал яростно рассыпавшийся вблизи разрыв. Снаряды сшибали землю с места и будто из глубины расшатывали ее.
Он открыл глаза, вспомнил, — когда упал, зажмурил их. Но все равно, глаза застилала темнота и, опираясь на локти, приподнял над травой голову. Поверху, в его сторону, понеслись пунктирные строчки трассирующих пуль, яркие, и не пули будто, а бегающие по небу звезды. И на мгновенье показалось, что он по-прежнему смотрит на дорогу под косогором, но теперь дорога пролегала высоко над ним, и подфарки то красные, то зеленые, то синие, но больше красных подфарок, и так же, как там, внизу, под косогором, истаивали и пропадали во мраке.
«Ведет, сволочь, трассирующий огонь с холма. А из рощи бьет снарядами», — сознание вернуло Андрея к тому, что происходило на самом деле, и он забыл о звездах, о подфарках.
Он уже привык к отступлению, понимал необходимость этого в сложившейся обстановке, и все же каждый раз испытывал смятение — никак не мог представить себе свою землю с родными названиями — Коростень, Житомир, Киев — не своей. «Должны же мы остановиться! Остановиться и вернуться в Киев, Житомир, Коростень, и пойти дальше. Значит, не остановились. Значит, противник опять смял нашу оборону и продвинулся вперед, и атакует позиции батальона, роты…»
Точно. Противник стоял перед ним. И бил из орудий, из пулеметов. Андрей ощутил страх, и силу тоже, он не мог больше улежать на земле, подхватился и стремительно, словно дорога вдруг открылась под ногами и он отчетливо видел ее, побежал к блиндажу. Он задыхался от бега, он бессильно ловил раскрытым ртом воздух, но дышать было нечем, словно вокруг сомкнулась удушающая пустота, все в нем замирало. Наконец удалось вобрать в себя судорожный глоток воздуха, и он почувствовал, в груди, в ногах снова билась жизнь. Он мчался, не замечая препятствий, и все-таки, казалось ему, бежал недостаточно быстро. «Артподготовка. Ясно. Сейчас двинутся. Ясно…» Что бы это? Начало нового наступления? Обыкновенная атака? Разведка боем?..
Несколько скачков… Осталось метров двадцать, пятнадцать, десять…
С бьющимся сердцем Андрей ввалился в блиндаж. Шумно хлопнула над входом плащ-палатка, и тусклый зыбистый свет походной лампы накрыл пол, выровнялся и снова потянулся кверху. Писарев, Валерик, связной Тимофеев, оказавшиеся здесь бойцы, кто стоя, кто сидя на корточках у стены, вобрав голову в плечи, ждали. Андрей понял: ждали его.
Кирюшкин, перепуганный, увидев ротного, поспешно повернул к нему голову:
— Товарищ лейтенант, комбат вызывал, только что… — выпалил он и растерянно смотрел на Андрея: «Что будет теперь? Что будет теперь?..» Рука лежала на трубке телефонного аппарата. Рука дрожала, и казалось, связист сдерживал рвавшийся с места ящик полевого телефона.
— Комбата! — Андрей мельком посмотрел на часы: пять сорок семь. «Пять сорок семь», — произнес про себя, будто это имело значение. Просто надо было чем-нибудь заполнить паузу, пока связист вызывал комбата.
Наконец, Кирюшкин сказал:
— Есть.
Андрей схватил трубку. Услышал голос. Комбат!
— «Земля»! «Земля»! Я — «Вода». Доношу… Противник…
Тупой, как обвал, разрыв снаряда возле блиндажа заглушил все. Андрей, съежился. Широкие струи песка с шуршанием густо потекли из-под наката на голову, обдали глаза, рот. Он отряхнулся, дернул плечами, ладонью провел по лицу. Но песок по-прежнему резал глаза, скрипел в зубах. Кажется, немного утихло.
— Противник ведет… огонь. Ведет огонь… — запинаясь, выкрикивал Андрей. Он боялся, что комбат не расслышит слов.
Еще разрыв. Ну сколько продлится эта проклятая артподготовка противника!
Андрей припал к трубке. Шумела кровь в ушах.
— Ведет… ведет… — подтверждающий голос комбата. — По всей линии нашей обороны ведет…
— Понял.
— Возможно, придется действовать. И особенно тебе.
— Понял.
— Смотри в оба. — Разрыв, разрыв. Голос комбата потерялся в грохоте. — Смотри в оба, говорю. Следи за лесом, за холмом следи. И это понял?
