– Молодые люди! – возмутился профессор.
– Извините, – сказал я.
Профессор потешно надул щеки. Я с трудом сдержал смешок – преподаватель походил на нелепого персонажа из комедии положений.
– Я, конечно, все понимаю, – распалялся профессор, – все мы как на иголках. Но это не повод, – он ткнул скрюченным пальцем в голограмму, – не причина забывать обо всем на свете. Вы же все-таки студенты! Не говоря уже о том, – профессор шагнул через призрачную схему двигателя, вздрогнувшую, как мираж, в зыбкой, созданной электронными шторами темноте, – не говоря уже о том, что это попросту невежливо!
– Извините, – повторил я.
Виктор стал нехотя изображать из себя старательного студента, разглядывая голограмму и профессора, который прихрамывал вокруг нее, разбирая призрачный двигатель резкими взмахами дрожащих рук. Печатные платы распадались на отдельные схемы с неровными, как у частичек пазла, краями и плыли в воздухе, мерцая, растворяясь в темноте. Изогнутые, точно в агонии, трубы ускорителя увеличились в размерах, закрутились вокруг оси, демонстрируя свои внушительные изгибы, а потом замигали и исчезли, убранные из уравнения, изученные и ненужные.
– Все желающие, – сказал профессор, – все те, у кого нет своих проекторов, могут повторно изучить эту схему в библиотеке. Хотя нечто подобное вы можете проделать и через суазор. На экзамене…
До экзаменов оставалось еще несколько месяцев. Виктор зевнул и развернул суазор.
– Он заметит, – шепнул я, но Виктор не слушал.
– Итак, последнее, что вам нужно знать… – продолжал профессор.
– Вот, смотри. – Виктор толкнул в мою сторону суазор, и тот заскользил по парте.
– И что тут? – спросил я.
– Первый же заголовок! – прошипел Виктор. – Ты что, читать не умеешь?
– Да что тут… – повторил я.
Профессор вновь взглянул в нашу сторону; я виновато опустил голову и вернул Виктору суазор.
– Итак, – сказал профессор, – кто-нибудь готов сейчас заново собрать двигатель – по свежей, так сказать, памяти?
Профессор театрально вскинул руки, и под потолком появились прозрачные миражи деталей разобранного двигателя – платы, электрические цепи, изогнутый змеей ускоритель.
– Да как что? – возмутился Виктор. – Про «Патрокл», и это… Там целый флот у Луны собирается.
– Молодые люди! – Профессор затрясся, как во время припадка. – Сколько можно вам повторять?! Вы мне мешаете вести семинар!
– Извините, – сказал Виктор. – Просто здесь…
Профессор просверлил Виктора яростным взглядом.
– Выйдите! – крикнул он и пафосно указал на нас пальцем. – И друга своего заберите! Не хотите слушать, так не мешайте остальным!
– Извините, – затараторил я, – простите нас, мы…
– Выйдите! – неумолимо повторил профессор.
Меня первый раз в жизни выгнали с семинара.
Виктор, проходя мимо голограммы двигателя, качнул рукой – прозрачное трехмерное изображение задрожало в воздухе и причудливо исказилось, как от ряби волн. Кто-то засмеялся.
– Что за цирк! – прорычал профессор. – Живо! В коридор! Я еще поговорю о вас с учебной частью!
Мы вышли. Виктор демонстративно хлопнул дверью.
В коридоре стояла сонная сумрачная тишина.
– Вот ведь старый хрен! – выругался Виктор.
– А тебе не терпелось прямо! – пожаловался я. – Посмотрели бы потом. Прикинь, если он и правда в учебную пойдет? Мне еще этого не хватало.
– Да никуда он не пойдет! – отмахнулся Виктор.
Мы встали напротив мутного, затянутого электронной пеленой окна. Виктор осмотрелся.
Я открыл соцветие. На экране выстроилась развесистая паутина – сотни лиц, сплетенных тонкими нитями в единую сеть. Фотография Лиды, с которой я переписывался больше всех, тут же сама скользнула под палец, едва я занес его над экраном. Лида так и не изменила ее с первого курса – это был все тот же мутный снимок, на котором она стеснительно отводила глаза.
– Ого, – сказал Виктор, заглядывая мне через плечо, – а неплохо твоя сеть выросла! После пяти-то человек.
– Даже страшно представить, какая у тебя.
– Секунду.
Виктор тоже полез за суазором, однако я не смотрел. Я проверил ленту Лиды – обновлений не было уже много дней. Тогда я торопливо вбил в поисковую строку «Патрокл» и начал листать высыпавшиеся на экран разномастные фотографии космических кораблей. Однако ничего подходящего не попадалось – на всех снимках огромный линкор выглядел, как на патриотическом военном плакате. Тогда я напечатал в поле для поиска «„Патрокл“ на геостационарной орбите Земли» и – остановился. Я внезапно понял, что этот исполинский корабль перестал быть символом мечты о звездах, о путешествиях в другие миры. «Патрокл» стал символом войны.
