Петру Первому на духовном поприще необходим был человек, не только умевший расточать словеса, но и деятельно принимать участие в его преобразованиях. И такой человек сыскался. Феофан Прокопович (в миру – Елеазар)[126] также, как и Симеон Полоцкий, получил образование в Киево-Могилянской академии. Именно так коллегия стала называться в среде духовен ства, хотя ее статус еще долго оспаривался официальными властями. Однако это обстоятельство отнюдь не помешало Феофану Прокоповичу завоевать доверие будущего «отца Отечества», императора Петра Великого, и войти в число «птенцов гнезда Петрова».
Симеон Полоцкий часто любил повторять выражение Викентия Белловаценса «Libros egit et in unum multa redegit». И вовсе не случайно, что его называют литературным тружеником, который создал собственную систему. Он вел особую книжицу, куда заносил житейские наблюдения, выписки из многочисленных источников, делал черновые наброски с тем, чтобы опираясь на них, явить читателю уже готовые сочинения. Именно такой подход предварил выход в свет «Car mina Varia» («Разные стихотворения»), в которую вошла и «Поэтическая арифмология», написанная по-польски. Адресат сборника – московская знать, которая не чуралась размовлять на языке Речи Посполитой.
Судьба, может быть, самой сокровенной задумки Симеона Полоцкого – основания в Первопрестольной Славяно-греко-латинской академии – была переменчива и драматична. Стены Заиконоспасского монастыря явно становились тесны для его широких замыслов. Однако успел ли Симеон озвучить свою идею при жизни Алексея Михайловича – вопрос вопросов. Впрочем, мы не получили ответа и на вопрос, намеревался ли сам Симеон Полоцкий стать во главе первого высшего учебного заведения России. От его собственноручного сочинения «Привилея на Академию», после того как она побывала в руках патриарха Иоакима, осталось весьма немного. И все же Сильвестру Медведеву, назначенному царем Федором Алексеевичем смотрителем «за строением здания в Заиконоспасском ряду», с превеликим трудом удалось сохранить стержневую мысль своего учителя. Звучала она так:
«Он (государь. – Б. К.) ни о чесом тако тщание свое сотворяет, яко о изобретении премудрости, с нею же все благая от Бога людям дарствуются. Оного паче иных всех образов слава Божия умножается. Того же вси царствия благочинное расположение, правосудства управление, и твердое защищение, и великое распространение приобретают. Сокращенне же да речем: мудростию во вещах гражданских и духовных, познавших злое и доброе, – злое, да от него уклонима, доброе же, да ему последует».
«Производство в чины, достойное разуму», а не кумовство и не знатность – вот, что являлось главенствующим для молодых людей по окончании Академии. Понадобилось почти полвека, прежде чем в Москве выпускник Славяно-греко-латинской академии Михайло Ломоносов[127] стал основателем Московского университета, отворив врата учености для всех отроков, «охочих в познании пользы науке».
О том, что в Киево-Могилянской коллегии и в Виленской иезуитской академии ученики и студенты принимали участие в спектаклях, в торжественных процессиях, отличавшихся необычайной зрелищностью, было сказано. Молодежь жадно тянулась к внешней привлекательности лицедейств, пробуя свои силы в сочинительстве пьес. Увы, о впечатлении, которое они производили на публику, и о содержании пьес мы можем судить лишь по разрозненным воспоминаниям и сохранившимся названиям. Драматурга Симеона Полоцкого можно причислить к счастливцам. Жизнелюб Алексей Михайлович, устраивая комедийные действа для Ната льи Кирилловны и любимых чад, совершил деяние, которое, невзирая на препоны, утвердилось в культурной жизни России. Театр как явление завоевал сердца и умы московской знати. Симеон Полоцкий явил свету свои театральные творения, имея перед собой уже опробованные на Западе и южной России образцы драматургических произведений на библейские сюжеты.
Современному зрителю пьесы Симеона Полоцкого могут показаться сущей архаикой, но не забудем, он был первым, кто не просто проиллюстрировал Библию, а, творчески обработав сюжеты, преподнес публике собственное видение исторических событий, установив живительную связь со временем, в котором он творил. Успех пьес Симеона Полоцкого на сцене был ошеломляющим. Мы не можем судить о том, как выглядели декорации и костюмы героев, однако ремарка: «Поведут блудного за завесу, и бьют плетьми» указывает на то, что существовал занавес, который открывал сцену, на которой в антрактах пели хоры, либо играла «мусикия».
