) был выписан белорусский ученый иеромонах Симеон Петровский Ситнянович, известный под именем Симеона Полоцкого». Ртищев умело воспитывал наследника престола, а Симеон Полоцкий вложил в обучение царевича всю душу. Оба прекрасно сознавали степень ответственности, которая лежит на них перед будущим России.
Век цесаревича Алексея, увы, оказался краток. Но те шесть лет, которые совместно провели Ртищев и Симеон Полоцкий в палатах царственного юноши, воочию доказали – к правлению государством необходимо готовить сызмальства. Кончина Алексея настолько потрясла Ртищева, что он навсегда отошел от какой-либо государственной деятельности и скрашивал свое отшельничество в беседах с учеными мужами, в числе которых непременно был Симеон Полоцкий, и заботах о своем детище. Ушел Ф. М. Ртищев из жизни 21 июня 1673 года. Между тем опыт, приобретенный «милостивым мужем» и дидаскалом Симеоном, даром не пропал, и спустя некоторое время Симеон Полоцкий вновь обосновался в чертогах царского наследника, царевича Федора Алексеевича.
Глава XII. Мир есть книга
Мир сей украшенный – книга есть велика,
еже словом написана всяческих владыка.
Симеон Полоцкий
В воспоминаниях заезжих визитеров о Московии времен правления царя Алексея Михайловича, посланников и доморощенных бытописателей, насыщенных изображением быта и нравов тогдашней столицы России, прослеживается любопытное наблюдение – причудливое переплетение исконно российских традиций и обычаев с иноземными.
Тот, кому доводилось участвовать в пышных и торжественных дворцовых церемониях, поражался великолепию и роскоши одеяний государя, домочадцев и свиты. Сами же выходы монарха и церковные торжества представляли собой оригинальную переработку библейских притч. Не исключено, что свою лепту в такие действа внес и Симеон Полоцкий. Внутреннее убранство царских палат представало перед гостями «в несказанном сиянии и блистании» и вполне могло соперничать с убранством дворца императоров Византии.
В Постельных хоромах, куда простому смертному вход был закрыт, царила иная атмосфера, а их обитатели не считали великим грехом носить «польское» платье, слушать звучание органа и взирать на картины с вольными сюжетами. В тереме царевен всё было благопристойно: иконы, тканые половики, скромная утварь. Однако и в этой келейной обстановке нашлось место для творений Симеона Полоцкого. Поздравления, стихотворные преподношения, переписанные каллиграфическим почерком и в красочных рамках, повсюду висели на стенах и не раз перечитывались, вызывая чувственные вздохи. Мирская жизнь дочерям Алексея Михайловича казалась несбыточной.
«Навычный многими философскими науками», Алексей Михайлович частенько представал перед иноземцами в окружении писателей и поэтов, художников и ученых богословов. Так зарождалась особая дворцовая культура, где наряду с церемониями, расписанными «от сих до сих», прочно поселился изысканный вкус.
Неизменное «постижение книжной премудрости», которое сопровождало Алексея Михайловича на протяжении всей жизни, Симеон Полоцкий умело и ненавязчиво поддерживал в своем царском собеседнике.
Октовиан
[95] царь римский, кроток зело бяше
и с простолюдинами беседы творяше.
О том и советницы яша увещати,
дабы ся не изволил толико смиряти.
Рече: «Таков аз хощу царь ко малым быти,
какова аз хотел бым царя к себе зрети,
аще был бым из чина родом умаленных,
славою и богатством в мире не почтенных!»
Отношение Симеона к власти однозначно, он предосудительно относился к тиранам, подобным Ироду, Навуходоносору, Нерону, и облекает слова Святого Писания в поэтические строфы:
Всякая власть от Бога, он бо благи дает
властелины. А злыя за грех попущает.
Не остается без внимания Симеона Полоцкого и такая сторона вопроса, как подобает относиться простому люду к власть имущим.
Весма убо должно есть власти почитати
и в благих велениих им не пререкати.
Противник бо сый власти Богу ся противит,
за что Господь отмститель, иже благих живит.
Когда Симеон Полоцкий закончил свой земной путь, его ученик Сильвестр Медведев отметил в «Епитафионе» поразительную работоспособность учителя: «К тому присно прилежал Симеон чтению и писанию. На всякий же день имел залог писати в полдест по полутетради, а писание его бе зело мелко и уписисто. И пребывал в Москве 16 лет, написа своею рукою разных книг по исчислению прологов с десять, или вящше…»
