Иное дело Симеон Полоцкий. Он не простой созерцатель, а оратор, подкупающий красотой слога, он не начетчик, а литератор. И возможно, по глубине мысли труды Симеона Полоцкого уступают творениям Епифания Славинецкого, однако находят своих читателей и почитателей в различных слоях русского общества.
…Профессор Оксфордского университета Генрих Вильгельм Лудольф, голландец по происхождению, считавшийся в конце XVII века непререкаемым авторитетом в лингвистике, вел интенсивный поиск новин за пределами Англии. Туманный Альбион отделяли от России не только Ла-Манш и многотысячные версты, но и целая эпоха в поступательном движении двух цивилизаций. Каково же было удивление маститого ученого, когда он, решившись засесть за «Русскую грамматику»[97], столь необходимую путешественникам, дипломатам и купцам, искавшим контактов с Московией, обнаружил, что опереться ему, по сути, было не на что. И тут на помощь пришел случай. Каким образом сочинения Симеона Полоцкого «Псалтир царя и пророка Давида…», «Обед душевный», «Вечеря душевная», «Вертоград многоцветный» оказались на столе ученого, который решил открыть богатство русского языка иноземному читателю, остается неразрешимой загадкой.
В предисловии к «Русской грамматике» сказано: «Не так давно некий монах Симеон Полоцкий перевел славянскими стихами псалмы Давида и издал их, как и многие другие еще богословские книги». Тропинка к европейскому признанию была проложена. Профессор Лудольф во всеуслышание заявил: в России появился писатель, чьи сочинения вполне могут встать вровень с западноевропейской литературой.
И всё же первенство Г. В. Лудольфа в открытии Европой Симеона Полоцкого оспоримо, поскольку несколько ранее, в 1680 году в Падуе вышла в свет книга курляндского вельможи Якова Рейтенфельса «Сказания светлейшему герцогу Тосканскому Козьме Третьему о Московии». Вот что поведал дипломат и путешественник в главе «О языке и науках»: «При летоисчислении они (русские. – Б. К.) по сию пору… считают года с древнейших времен, с начала мироздания и начинают год с сентября. [Они] провозгласили Олеария[98], знаменитого составителя Истории Московской, чародеем, когда он, будучи в Москве, показал так называемую камеру обскуру…
Между учеными… первое место должен занять Паисий Лигарид, с острова Хиоса. Другой – монах Базилианского ордена по имени Симеон, в высокой степени преисполненный латинской учености…»
То, что Симеон Полоцкий тщательно скрывал свое временное «базилианство», не вызывает сомнений, но поражает его необычайная открытость в беседах с Я. Рей тенфельсом, который, явно не симпатизируя России, как стране варварской, довольно правдиво описал исторические события, быт и нравы русского народа, не позабыв упомянуть и российских мужей, которые вызвали у него неподдельный интерес своей неординарностью.
В своем богословском труде «Венец веры» Симеон Полоцкий постарался ясно и доходчиво обобщить «полную догматику… и совокупность всего православно-христианского вероучения». Современников нисколько не отпугивало витиеватое название книги. Звучало оно так: «Венец Веры кафолическия, на основании символа святых апостолов из различных цветов богословских и прочих сплетенный, и душам верны, яко душам жениха небеснаго во украшение и в воню благоухания духовного сооруженный, трудолюбием многогрешнаго Иеромонаха Симеона Петровского Ситниановича, в лето от создания мира 7178, а от Рождества еже от плоти Господа нашего Иисуса Христа 1670 месяца июня в 9 день». В самом названии книги заложен глубокий смысл. Венец – символ достижения Царства небесного и приготовления души во его вступление, знак победы человека над грехом, исканий и мученичества, награда за земные труды.
К написанию своего творения Симеон Полоцкий подступает основательно, строит свою полемику и доказательства на известных документах, сочинениях светил философии и богословия. Уже после кончины Симеона Полоцкого «Венец веры» был подвергнут жесткой критике, а о самом авторе говорилось, что, дескать, нового он ничего не сказал, никаких собственных открытий в христианскую науку не внес, а заимствований в его трудах столько, что автора впору назвать плагиатором. Это не совсем так, ибо Симеон Полоцкий поражал духовным жезлом не только еретиков-раскольников, но и стремился популярно изложить сложные религиозные понятия, упрощая восприятие земного и небесного. «Природным складом своей головы, – утверждал В. Певницкий, – он был призываем к тому, чтобы быть толмачом готовых идей и понятий, и народным глашатаем».
