Конечно, монаху Симеону был неведом ход этих переговоров, но слухами, как говорится, земля полнится, и неким образом стало известно, что польская шляхта сватает «на Корону Польскую московского государя и его царское величество». А возможно, об этом обмолвился и сам Алексей Михайлович. Так появилось «Приветствие…».
Веселися, царю, што Бог с тобою,
Будеш владети морем и всею Двиною.
…
Але на прох венец прими лауровы,
А затым небесный будет ти готовый.
В редкий день многомесячного пребывания в Полоцке царь не заглядывал в келью монаха Симеона, где велись душеполезные беседы, в которых прозвучали «Стихи на счастливое возвращение его милости царя из-под Риги».
Побывал Алексей Михайлович и на одной из декламаций, устроенной в его честь учениками братской школы. Отроки и на сей раз не оплошали.
Придеше, вся верный, восплещем руками,
Се Бог Господь показа милость си над нами,
Возврати царя здрава и чесна повсюду,
Стерта врагом их выя горделиву люду.
…
Венц Бог в России, якобы на небе
Маестат вечный зготовал для себе.
Россия завше з Богом пребывает,
Бо на престолах Бога в церквах мает.
Твердо можно сказать, что Симеон был в курсе событий Ливонской войны, об этом говорит и его стихотворение «Приветствие на взятие Дерпта[42]». Тонкий психолог, монах Симеон остро чувствовал, что неудачный военный поход терзает ум и душу российского самодержца, для которого взятие Дерпта являлось слабым утешением. Но Симеон выстроил декламацию и стихотворение таким образом, чтобы избавить Алексея Михайловича от пораженческого настроения. И следует признать, что это ему удалось. Царь-полководец, представленный в виршах Симеона, вовсе не неудачник, а боец, готовый к новым ратным подвигам. И не только к ним. Симеон зрел в российском самодержце подлинного освободителя, истинного радетеля Православия и поборника справедливости и добра.
Симеон напишет еще целый ряд панегирических стихотворений в честь Алексея Михайловича, в которых библейские сюжеты будут соседствовать с заимствованиями из древнегреческой и древнеримской истории. Не резало слух и смешение персонажей из различных эпох и сказаний – напротив, царь дивился обширности познаний монаха Симеона и возможно уже тогда у него зародилась мысль пригласить того в Москву.
Известно, сколь трепетно и нежно Алексей Михайлович относился к своей родне, особенно к сестрам, которым почти регулярно посылал весточки с театра военных действий. Но царица Мария Ильинична, вне всяких сомнений, его самая прочная сердечная привязанность. Алексей Михайлович бесконечно обожал супругу, которая одарила его многими детушками, и неизменно посылал ей гостинцы и подарки. Кто из придворных первым озвучил Марии Ильиничне стихотворение, посвященное ей Симеоном, покрыто тайной. Да и была ли в том надобность? Дело-то сугубо интимное, личное! Вероятно, первым чтецом-декламатором был все-таки сам Алексей Михайлович.
Две Бог светиле велие на небе,
Две созда в Руси, – с государем тебе,
Царице наша, бы мир просвешчати,
Як луна з слонцем светло исправляти.
…
Свет диадимы тебе украшает,
Россиа тебе лепотою знает.
Разве кому-нибудь из окружения российского самодержца такое было дано! Образный стих пиита Симеона из Полоцка действовал словно бальзам на душу венценосных супругов и, без сомнения, стихи проторили дорогу не только к их сердцам, но и в саму Первопрестольную. Не остался без внимания и наследник престола царевич Алексей Алексеевич, в котором «надежду все мы полагаем». Симеон умел угождать, и его поэтический дар задолго до прибытия в Москву подготовил благодатную почву.
Алексей Михайлович был наделен от природы завидной наблюдательностью и «встретил в Полоцке формы жизни более утонченные и развитые, чем в Москве».
В беседах до первых петухов, в которых частенько принимал участие настоятель Богоявленского монастыря Игнатий Иевлиевич, выяснилось удручающее положение монастыря и братской школы. Назвать Алексея Михайловича прижимистым не поворачивается язык. От назойливых просьб прихлебателей он либо отмахивался, либо отделывался небольшими подачками. Но на дело святое, христианское царь жертвовал со всей широтой души.
