А что насчет людей, у которых гнев больше похож на яркую вспышку, а не на медленное горение? Еще раз послушаем Сенеку:
Словом, нет другой такой вещи, оглушающей, как удар грома, столь уверенной в своих силах, столь высокомерной при удаче, столь безумной при неудаче; гнев не может угомониться, даже если все его выпады оказываются тщетны, и, если фортуна уведет противника за пределы его досягаемости, он бросается грызть самого себя[92].
Гнев контрпродуктивен. Вспышка ярости здесь, взрыв при некомпетентности вокруг нас там могут дать грубую мотивацию или даже чувство облегчения, но мы редко учитываем неизбежные проблемы, которые за этим последуют. Даже если мы извинимся или сделанное добро перевесит зло, вред останется, и последствий не избежать. Человек, на которого мы накричали, после этого стал нашим врагом. Сломанный ящик стола будет постоянно заедать. Повышенное давление, натруженное сердце приближают нас к инфаркту, больнице и могиле.
Мы можем притвориться, что не слышали и не видели обидных вещей. Мы можем замедлиться и дать резким эмоциям время рассеяться. Мы можем избегать ситуаций и людей (и даже целых местностей), которые способны нас расстроить и разозлить. Когда мы ощущаем, что раздражение нарастает, следует искать точки вставки — разорванное пространство между стимулом и реакцией. Моменты, когда можно встать и уйти. Когда можно сказать: «Я из-за этого расстраиваюсь и не хотел бы терять спокойствие» или «Это не имеет значения, и я не собираюсь цепляться за это». Мы можем даже подумать о строчках мистера Роджерса о злости:
Здорово уметь остановиться,
Когда ты хочешь сделать что-то плохое,
И суметь сделать что-то другое,
И подумать об этой песенке.
Какими бы глупыми ни казались нам эти строки, но, когда кипит раздражение, разве они хуже взрослого человека, потерявшего над собой контроль из-за мелочи? Разве они хуже слов или дела, которые будут преследовать нас, возможно, всю жизнь?
Смысл управления гневом не в минимизации последующих сожалений, хотя это тоже важный фактор. Смысл в том, что люди, управляемые гневом, несчастливы. У них нет спокойствия. Они идут собственным путем. Они сами мешают своему продвижению к целям и добиваются меньшего.
Буддисты считали, что гнев — тигр внутри нас: когти гигантской кошки рвут тело, в котором он затаился. Чтобы получить шанс на спокойствие, а также на ясное мышление, нам нужно укротить тигра раньше, чем он погубит нас. Мы должны остерегаться желания, но побеждать гнев, поскольку негодование причиняет боль не только нам, но и многим другим людям. Стоиков часто критиковали за строгие правила и дисциплину, на деле же они стремились к внутреннему достоинству и пристойности, которые защищали их и их близких от опасных страстей.
Баскетбол был для Майкла Джордана убежищем, игрой, которую он любил и которая приносила ему удовлетворение. Но в погоне за победами и доминированием он превратил ее в незаживающую рану, которая не затягивалась, никогда не прекращала кровоточить и болеть. Она, возможно, стоила ему еще нескольких лет с титулами, а также простого наслаждения от включения в Зал славы баскетбола в Спрингфилде.
Это не может быть тем, чего вы хотите. Не может быть тем, кем вы хотите быть.
Вот почему мы должны вытеснять гнев любовью, благодарностью и целью. Наше спокойствие зависит от умения замедлиться, отказаться от злости и перейти на другое горючее. Новое топливо помогает нам побеждать и строить, при этом не ранить других людей и не вредить нашим делам и шансу жить в мире.
Все, что ты видишь, в чем заключено и божественное, и человеческое, — едино: мы только члены огромного тела[93].
Сенека
Астронавт Эдгар Митчелл полетел в космос в 1971 году. Он смотрел на голубой шарик нашей планеты с расстояния почти в четыреста километров и ощутил, как его «накрыло». Позже он описал свое состояние как «мгновенное глобальное осознание, ориентация для людей, сильное недовольство состоянием мира и стремление что-то с этим сделать».
Земные склоки с такого расстояния внезапно показались мелкими. Пропали различия между нациями и расами, исчезла ложная важность тривиальных проблем. Осталось только ощущение связности и сопереживания — для всех и для всего. Единственное, о чем думал Митчелл, когда видел планету из тихой невесомой кабины своего космического корабля, — схватить бы всех эгоистичных политиков за шею, притянуть сюда и сказать: «Смотри, сукин сын».
