«Еще один точильщик», — подумал я и посмотрел вниз, но ничего не увидал. В холодной тишине были только те же самые огни.
— Кто там? — крикнул я.
— Гм, — опять отозвался голос.
Ища, я вгляделся получше и обнаружил, что огни были не те обыкновенные, которые горят в запертых комнатах, обитаемых людьми. Те огни, видимо, были потушены. Новые горели красноватым светом под ночным небом и были как фонари железнодорожников, расставленные на земле по долине.
Но я искал того, кто сказал «гм!».
— Гм, — сказал я. — Гм!
— Гм, гм, — ответил страшный голос.
Я решил спуститься поискать его и, спустившись, оказался среди огней, похожих на брошенные фонари: то были огни умерших.
— Ах, так я на кладбище, — сказал я.
— Гм! — отозвался голос.
— Вы кто, могильщик? — спросил я.
Голос ответил: — Нет, я служу в солдатах.
Я старался увидеть его, голос звучал совсем рядом; но огни умерших ничего не освещали вокруг.
— Странно! — сказал я.
Солдат засмеялся: — Странно?
— Вы что, тут на часах? — спросил я.
— Нет, — сказал солдат, — я отдыхаю.
— Здесь, между могилами? — воскликнул я.
— Отличные могилы, очень удобные, — сказал солдат.
А я сказал: — Вы, наверно, пришли вспомнить ваших умерших.
— Нет, — ответил солдат. — Скорее уж я вспоминаю моих живых.
— А, — сказал я. — Наверно, вашу девушку.
А солдат сказал:
— Всех понемногу. И мать, и братьев, и товарищей, и товарищей моих товарищей, и отца в «Макбете».
— Вашего отца в «Макбете»? — воскликнул я.
— Конечно, синьор, — ответил солдат. — Он, бедняга, обычно играет королей. — Не может быть! — воскликнул я.
— Это так, — сказал солдат. — Они думают, что боги прощают королям то, чему ужасаются у простых смертных.
— Как это может быть, — воскликнул я снова. — И мой отец тоже… — Ну вот, — сказал солдат. — Все отцы таковы. А мой брат Сильвестро…
Я почти завопил: — Ваш брат Сильвестро?
— Зачем вы кричите? — спросил солдат. — Что тут странного, если у меня есть брат Сильвестро?
— Ничего, — ответил я. — Но Сильвестро зовут меня.
— Ну и что? — сказал солдат. — Имен мало, а людей много.
Я спросил:
— Вашему брату тридцать лет?
— Нет, синьор, — ответил солдат. — Он мальчик, ему лет одиннадцать-двенадцать. В коротких штанишках, с густыми волосами, влюбленный. Он любит, любит этот мир. Он — как я сейчас…
— Как вы? — пробормотал я.
— Да, — ответил солдат. — Нашей любви никто не может повредить, он — мальчик, а я…
— А вы что? — пробормотал я.
Солдат засмеялся: — Хм…
Я протянул руку:
— Где вы?
— Здесь, — сказал солдат.
Я пошел на голос с протянутой рукой, но ни к чему не прикоснулся. Несветящие огни умерших тянулись уже длинной дорогой за моей спиной, но много огней было вокруг и впереди.
— Где вы? — спросил я снова.
— Здесь, здесь, — ответил солдат.
— Здесь, с другой стороны? — воскликнул я.
— Вот именно, — сказал он. — С другой.
— Как так? — воскликнул я. — Значит, слева?
— Гм, — сказал солдат.
Я остановился. Может быть, я достиг уже дна долины: выше меня тоже горели теперь несветящие огни умерших.
— Короче, — закричал я, — есть вы или нет?
Солдат ответил: — Я и сам себе задаю иногда этот вопрос. Есть я или нет? Во всяком случае, я могу вспоминать. И видеть…
— А что еще? — спросил я. — Хватит и этого, — сказал солдат. — Я вижу брата и хочу поиграть с ним.
— А! — воскликнул я. — Вы хотите поиграть с одиннадцатилетним мальчиком?
— Конечно, — ответил солдат. — Он старше меня. Если ему одиннадцать лет, то мне семь.
— Как? — закричал я. — Вы солдат и вам семь лет?
Солдат вздохнул и сказал с упреком: — Полагаю, я достаточно намучился, чтобы заслужить это.
— Что? — спросил я. — Быть солдатом?
— Нет, — ответил он. — Быть семилетним. Играть с братом.
— Так вы играете с братом? — спросил я.
