Я встретил их по пути в магазин, я со своей семьей, он со своей, я знал, что они исландцы, да и разговаривали они по-исландски, я поздоровался и представился. Жена его откликнулась. Да, привет. Да, и вы тоже недавно сюда переехали? И как вам здесь? Вы учитесь или?.. Эйвинд же в разговоре не участвовал. Он был в какой-то кожаной куртке, тупо стоял и мрачно смотрел в никуда. Выразил полное пренебрежение, как мне показалось. Прорезался, только когда речь зашла о том, где мы живем, оказалось, что мы вообще-то соседи, наша квартира в другой стороне дома; тогда он усмехнулся и бесцеремонно спросил: «Так вы там посреди всего этого турецкого сброда?»
У меня чуть челюсть не отвалилась! Чертов расист! Да, на нашей стороне жило целое турецкое сообщество, но разве они чем-то хуже нас? Я так не считаю! Некоторые из них борются с безработицей и социальными проблемами, не говоря уже о том, что, пока все было хорошо, их сюда всячески зазывали и брали на самую непривлекательную, тяжелую и плохо оплачиваемую работу, а теперь, когда разразился кризис, пошли разговоры, что их надо выставить из страны, прогнать «домой» — людей, проживших в Дании по десять — двадцать лет.
Вот так я с ним познакомился. Стало ясно, что ни я, ни моя жена не хотим водить с ними близкого знакомства, — мы были даже против, чтобы дети играли вместе. Ведь у кого такие взгляды? Как раз такие распускают руки и проявляют насилие в семье.
Как позже оказалось, за те годы, что мы были соседями, он стал мягче. Расстался с некоторыми предрассудками. Мы с ним почти не общались, только перебрасывались парой слов, если встречались на улице, и я чувствовал в нем какой-то удивительный шарм. Какой-то особенный, искрящийся блеск в глазах, он часто говорил что-нибудь примечательное. Потом я познакомился с людьми, которые хорошо его знали, и все говорили, что он никогда не бывает груб с женой. Что у них очень хороший брак. Он, конечно, всем заправлял, — полагаю, в семье он был таким же самодержцем, как, скажем, мусульмане, которых он явно недолюбливал. Потом наши дети познакомились с его детьми, восьмилетней девочкой и семилетним мальчиком, и те оказались просто замечательными ребятами. Умные, вежливые, хорошо воспитанные и всегда в хорошем настроении. Иными словами, ничто не говорило о плохой обстановке в доме. А еще должен признать, что когда мы с Эйвиндом где-то встречались, например на исландских вечеринках, он всегда рассказывал впечатляющие истории. Этого у него не отнять, хотя он и очень нетерпимый.
Конечно, эта поездка в Америку полная глупость, не нужно было никого в нее втягивать. Но мог ли я подумать, что все обещания окажутся обманом, — а их было столько, что описать не хватит слов, — все, кроме этих чертовых родственничков. Самые низшие и ничтожные из всех человеческих пресмыкающихся, которых мне доводилось встречать…
Ну так вот. Я был просто сыт по горло жалким существованием в Дании, мне казалось, что еще один день — и я сойду с ума. Ну вы подумайте, а? Четвертая или пятая зима, все та же рутина — неужели я доживу до старости и умру в этой метели? Ну я и пошел в турбюро, узнал, во сколько нам обойдется one way ticket[33] до Миннесоты, а вернувшись домой, сказал Стеффе:
— Нам нужно как-то изловчиться и достать тыщ двадцать крон, тогда мы сможем уехать отсюда. Фор гуд[34].
В ее глазах вспыхнул слабый лучик надежды.
— Ты хочешь вернуться домой?
— Да, или хоть куда, — ответил я.
— А куда еще мы можем поехать? — спросила она, и лучик исчез.
— В Америку, — сказал я.
Часто лучше сразу перейти к делу, провести быструю атаку, блицкриг.
Стеффа совсем пала духом, запричитала, что у нас нет денег, откуда у нас двадцать тысяч? У нас нет ничего, мы кое-как стараемся выжить на ее маленькую зарплату и мое крошечное пособие по безработице…
Но я сохранял спокойствие и указал ей на то, что она ведь иногда заводит речь о возвращении в Исландию! Разве она не понимает, что это тоже стоит денег, где она их возьмет?
— Воспользовались бы страховкой, — ответила она, и тут я поймал ее на слове:
— Вот и поедем в Америку на эти деньги!
