— Барахло, — сказал Яков. — Игрушки привез этот самый Кюхель с сыновьями. Кому он понадобился?
Выставка работала последний день. Мы узнали, что главу фирмы зовут Трахтенберг и что сыновей у него нет, есть дочки, а название фирмы условное. А главное — что он не собирается проследить за упаковкой и отправкой экспонатов и сегодня вечером отбывает в Москву, а оттуда — на родину.
— К профессору, — скомандовал Яков.
Профессора мы не застали дома.
— К "графине"!
Стеша встретила нас как родных. И сразу поделилась новостями:
— К самой-то иностранец приезжал. Правда, на нашем такси, но с подарками! Цветов привез, свертков всяких. А сам-то — хиленький, рыжеватенький и конопатый. Но и ухоженный, в духах, я его в лифте поднимала — надышалась!
— А увез что?
— Немного увез, хорошо помню. В одной руке зонтик держал, а в другой — сверток.
— Какой сверток?
— Длинный, вроде коробки, но разве сквозь бумагу разглядишь? В такси садился, так стукнул его об дверь и по-нашему выругался. И давай пальцем бумагу в этом месте ковырять, смотреть — не попортил ли. Видно, хорошо она отдарилась.
— У вас телефон есть?
— А как же? Нам положено иметь.
— Побудьте здесь с молодым человеком, пока я позвоню.
Стеша огорчилась ужасно, но спорить не решилась.
Яков отзвонился мгновенно, и мы поднялись к Ираиде Павловне.
Она встретила нас равнодушно, как человек, уставший ждать, волноваться и возмущаться. На Якова она, правда, взглянула не только с чуть заметным торжеством, но и с презрением — победа над таким противником не доставила ей заслуженного удовлетворения, слишком уж он для нее ничтожен, даже унизительно для ее достоинства с ним соперничать.
— Ну что, Ираида Павловна, — брякнул Яков, — наконец-то нашлась наша шпага? Ненадолго, к сожалению.
Она недоуменно подняла брови:
— Не понимаю вас, молодой человек. Даша, не смей, отойди от него! Это она строго крикнула болонке с шарфиком, которая наконец-то решилась обнюхать Яшкины ботинки.
Даша, дрожа лапками, подбежала к тахте и неловко, покряхтывая, взобралась на нее.
— А я вас прекрасно понимаю, мадам! Деньги у вас? Или у профессора?
Зря он так, нельзя было ему срываться. "Графиня" не тот человек, чтобы сдаться без боя, на условиях, предложенных противником. Если уж она сына не пожалела подставить под удар ради собственного благополучия…
Ираида Павловна встала, выпрямилась во весь свой прекрасный рост; из широкого рукава халата величественно выползла сухая и гибкая, покрытая венами рука и повелительно указала нам на дверь:
— Оставьте мой дом, молодые люди!
Кот Базиль подошел к хозяйке, небрежно потерся об ее ногу, сел, укутался хвостом и так холодно, такими пустыми глазами взглянул на нас, будто хотел сказать: "Я не понимаю, почему они еще здесь?" Болонка Даша залаяла и на всякий случай свалилась с тахты и исчезла.
— О вашем недостойном поведении я нынче сообщу куда следует. Поверьте, у меня есть возможности не только призвать вас к порядку, но изменить всю вашу дальнейшую карьеру. Прощайте! Навсегда! Глаша, проводи!
Яков поклонился насмешливо — я не ожидал, что у него это получится и поправил "графиню":
— Навсегда нам прощаться еще рано. В ближайшее время я буду счастлив принять вас у себя в департаменте. Желаю здравствовать!
Едва мы вернулись в райотдел, позвонил Павлик.
— Я из автомата, — сказал он. — Только что был у мамочки. Профессор тоже. И при мне ему кто-то позвонил.
— Так, не волнуйся, Паша, спокойнее. Кто звонил?
— Не знаю. Но профессор сначала испугался, потом стал оправдываться, а потом грустно сказал: "Хорошо, но мне нужно за ними заехать" — и положил трубку. И набросился на меня…
— То есть как?
— Орал всякое, и ногами топал, и слюной брызгал, и визжал, я чуть не испугался. — Павлик засмеялся.
— Что именно он орал?
— Да это неважно, Сергей Дмитрич.
— Очень важно, Паша, очень.
— Назвал меня пьяницей и… жуликом… И поддельщиком.
— Почему?
— Не знаю, я у него ничего не крал. Маман упала в обморок и придавила Дашу.
— А как она сейчас?
— Под тахтой сидит, скулит…
— Да не Даша, а… маман?
— Ты знаешь, жива. Голова в полотенце, глаза в слезах. "Боже мой! Боже мой!" А как с… этим?
