Работы действительно было еще очень много. Собственно говоря, она ведь только началась. Много еще было неясного, многое еще предстояло раскапывать, восстанавливать, выстраивать, чтобы каждый получил то, что ему причиталось.
Очень скоро выяснилось, кто вместе с Мишкой Полупановым по заданию Бурого искал в квартире профессора шпагу и доллары. Подтвердилось также и наше предположение о том, что профессор давно уже стремился выйти на покупателей и ни о каком бескорыстии не могло быть и речи. Напротив, он пытался подороже продать то, что десятилетиями хранилось в его семье как драгоценная память о прошлом, как интересная строка из вековой истории народа.
И покупателя он нашел. Пока я не знаю точно — кто на кого вышел. По-видимому, господин Трахтенберг имел какие-то сведения о шпаге и сам разыскал профессора, для которого это было большой удачей — он давно уже почувствовал вкус валюты.
С Ираидой Павловной ему было нетрудно сговориться — она вполне созрела для такого альянса. Возможно, что и навести подозрения (на всякий случай) на Павлика они тоже решили вместе.
Почему же господин Трахтенберг вернул профессору шпагу? Совесть? Едва ли. Боязнь осложнений в таможне? Вряд ли. Если уж он поехал за очень нужной ему вещью, то, конечно же, предусмотрел возможности для надежной ее переправки за границу.
Так в чем же дело? Почему они так недружелюбно расстались?
Это мы узнали гораздо позже. И вот каким образом.
Яков в процессе следствия по делу Н. Пахомова высмотрел где-то монографию известного советского ученого, который занимался историей первой Отечественной войны и, в частности, личностью императора Франции Наполеона Бонапарта. В этой интересной статье дается перевод частного письма одного французского офицера, видимо, близкого к императору, где он много пишет о нем самом, характеризуя его как человека, даже слабости которого лишь подтверждают его величие.
Привожу здесь ту часть письма, где имеются сведения, касающиеся нашего вопроса.
"…Настроение ужасное, мой друг. Я постепенно теряю надежду увидеть милую моему сердцу Францию, ее солнечные поля и тенистые дубравы… В армии разброд и моральный упадок… Император, желая поднять дух в войсках, устраивает им почти ежедневные смотры. Это дьявольски жалкое зрелище. Где наше былое величие? Его нет, и, похоже, оно утрачено навсегда. Трогательно видеть, как император обходит строй своих славных ветеранов и лично раздает награды тем, кто отличился в этой кампании и кто, как и я, стремится теперь лишь к одной заветной цели — скорее покинуть эту негостеприимную страну. Я всей душой сострадаю императору. Если бы я мог взять на себя хотя бы малую часть его тревоги, его неустанных забот! Боже, с какой бы радостью я это сделал! Но каждому из нас определена судьбой своя доля, своя ноша. Тем более что император не принял бы сочувствия и утешения. С мужеством воина, с гордостью истинного сына Франции он пьет горькую чашу поражения (да, я уже не боюсь признать это за факт), несет всю тяжесть ответственности за судьбу своей армии, своего народа.
Сообщу интересное событие, происшедшее на одном из смотров, о которых я писал тебе выше. Раздавая награды и даруя ласковые слова, император неосторожно проходил слишком близко к строю австрийских вояк, что чуть было не привело к несчастью, могущему оказать влияние на судьбу Франции и всего мира. Какой-то перепившийся гренадер, качнувшись, едва не ранил его багинетом в лицо. К счастью, стоящий рядом прусский гусар, салютовавший в этот момент императору шпагой, успел отвести роковой удар. Но при этом прекрасный толедский клинок оказался зажатым между шейкой штыка и ружейным стволом — он хрустнул и переломился. Растроганный император приказал повесить пьяного мерзавца и сам подобрал с земли и передал своему оружейнику обломанное лезвие с наказом поставить новый клинок взамен изломанного, так как последний починить никакой возможности не было даже самому искусному мастеру. Клинок нашелся из трофейного русского оружия и, надо быть справедливым, оказался ничуть не уступающим прежнему, испанскому. Дикая Россия богата замечательными умельцами. И дальнейшее развитие событий лишь укрепило меня в этом мнении. Суть дела такова, что во всей нашей Великой армии не нашлось гравировщика столь искусного, который бы отважился в точности и в весьма короткое время перенести рисунок на новый клинок. И, знаешь, мой друг, это сделал русский неграмотный ремесленник какими-то примитивными инструментами, но с таким тщанием, что отличить новый клинок от старого не смог бы уже и сам его обладатель! Поистине загадочная страна, непостижимый для западного ума народ.
