Гейл в ужасе уставилась на Филиппа Драгумиса.
— Вы убили Павла?
— Нет. Клянусь вам могилой жены, я не имею ни малейшего отношения ни к его смерти, ни к смерти Ноксов. Но нашлись люди, которые в это поверили.
— Но почему? Какой у вас мог быть мотив?
— Вам нужно понять кое-что, госпожа Боннар. Я патриот моей родины, Македонии. Когда-то вся эта область была Македонией. Потом ее разделили по Бухарестскому договору и передали частями Сербии, Болгарии и Греции. Цель всей моей жизни — восстановить справедливость. Но другие — люди вроде Павла — считают, что Македония по праву принадлежит Греции. Они пытаются остановить меня. Павел был серьезным противником. Требовал, чтобы власти занялись моим бизнесом. Не потому, что подозревал меня в коррупции, а потому, что стремился очернить меня, испортить мою репутацию. После его гибели нападки на меня прекратились. Сами понимаете, кое-кто поспешил возложить ответственность на семью Драгумис. Но я невиновен, уверяю вас. Я даже не считал Павла врагом — только оппонентом. Разница есть, не так ли? И даже будь человеком, склонным к насилию, я никогда бы не отдал приказ устранить Павла. Мне это было не нужно. — Он подался к ней. — Могу ли я рассчитывать, что сказанное здесь не дойдет до Елены?
— Да.
— Хорошо. Павел допустил несколько ошибок, и я располагал доказательствами его неосторожности. Утечка имеющейся у меня информации могла бы очень дорого ему стоить. Мы поговорили об этом. Уверяю вас, он не представлял для меня никакой опасности.
— Это вы так говорите.
— Да. Это я так говорю. — В его голосе послышались нотки нетерпения. — Скажите мне кое-что, госпожа Боннар. Последние три недели вы работаете с Еленой Колоктронис. Как по-вашему, она стала бы сотрудничать со мной, если бы считала меня виновным в смерти ее мужа?
Гейл ненадолго задумалась, потом покачала головой:
— Нет.
— Можете поверить мне, Павел был для Елены всем. Если бы она всего лишь подозревала меня, об этом узнал бы весь мир.
— И что бы она сделала? Рассказала…
— О нет, — усмехнулся Драгумис. — Она бы убила меня. — Заметив, что Гейл вздрогнула, старик улыбнулся. — Да. Кровная месть. В наших местах мало что изменилось, и кровь все еще смывается кровью. Она так его любила… — Он покачал головой. — Должен признаться, я опасался, что она поверит моим врагам и сделает какую-нибудь глупость. Горе требует выхода. Но Елена знала правду. Знала, что ее муж был лихачом, что он никогда не заботился о своей машине. Нет, проблема была не в Елене. Проблемой был юный друг вашего отца. Нокс.
— Нокс? Но как…
— Он считал, что я подстроил аварию и убил их всех, чтобы заставить замолчать Павла. Считал, что преступление не должно сойти мне с рук. Понять его точку зрения не так уж трудно. Он продолжил дело Павла. Без конца писал в газеты, на телевидение, местным политикам. Устраивал пикеты возле правительственных учреждений и полицейских участков. Расписывал стены призывами расследовать «преступную деятельность Драгумисов». Одну такую надпись оставил даже на моем офисе. Запускал воздушные шары с соответствующими лозунгами, разбрасывал листовки с крыш, растягивал баннеры во время спортивных соревнований, звонил на радио во время прямого эфира…
— Нокс? Нокс делал все это?
— Да, — кивнул Драгумис. — У него неплохо получалось, как у всех, кто искренне верит, что борется за справедливость. И он действительно считал меня способным совершить убийство. Ему верили. Ему симпатизировали. Я предложил Ноксу остановиться. Он отказался. Надеялся, что выведет меня из себя и я совершу что-нибудь опрометчивое, как будто это доказало бы мою вину. Я беспокоился за него. Нокс вел себя так только потому, что его постигло горе. И были люди, мои сторонники, которые хотели заткнуть ему рот. В какой-то момент я понял, что не могу больше гарантировать его безопасность. Если бы с ним что-то случилось… можете себе представить. Его нужно было устранить, убрать куда подальше от возможных неприятностей. Я предложил Ноксу уехать. Он не послушал. И тогда я стал искать кого-то, кто смог бы его убедить.