— Браво! — снисходительно сказал Муха.
Участниками этой короткой сцены были только они трое: остальные чокались, смеялись.
— Теперь закусывайте,— говорила Лариса Петровна,— чтобы все съесть. Ребята, без стеснений. Вот витаминный салат, заливная рыбка.
Все стали есть, подкладывая друг другу, переговариваясь. Потом и голоса смолкли. Слышался стук ножей и вилок да чавканье Дули, который, как всегда, отнесся к еде весьма серьезно.
Взглянув на него, Муха нарушил молчание:
— Уста жуют.
...Уже был съеден гусь с яблоками. Хаос господствовал на столе.
— Будет еще чай,— сказала Лариса Петровна, взглянув на сына,— с тортом и всякими сладостями. Но, может быть, сначала немного потанцевать? Подвигаться? Только женского пола у нас маловато.— Она взглянула на Лену.— Особенно для мальчиков.
— Достаточно,— усмехнулся Муха.— Для современной жизни... Простите! Я хотел сказать: для современных танцев нам ее вполне достаточно. Верно, Пчелка? В современной жизни... Все сбиваюсь. В современных танцах совсем не обязательно: один партнер только с одной партнершей...
Виталий Захарович хотел ответить Мухе, но учитель школы каратэ остановил его:
— Подождите,— сказал он тихо.— Постепенно все станет на место. Лучше, если сами ребята...
— Танцы! Танцы! — преувеличенно весело перебила Владимира Георгиевича Лариса Петровна.
Отодвинули к стене стол, растащили стулья. Костя, проверив кассету, нажал клавишу магнитофона.
— Знаменитый ансамбль «Чингизхан»! — крикнул он.
Комнату заполнила напряженная, зажигающая музыка, темп которой стремительно нарастал.
Лена стояла у окна, ее тело — непроизвольно — уже повторяло еле заметными движениями ритм мелодии, а на лице был страх.
К ней одновременно подошли Костя и Муха. И оба смешались.
Первым нашелся Муха:
— Просим, мадмуазель!— И он взял ее за руку, Лена сначала хотела вырвать руку, потом передумала, протянула вторую руку Косте, сказала:
— Пошли, мальчики!
И они трое ринулись танцевать. Им хлопали в такт. Ритм стал захватывать их. Все больше, больше... Дуля, забывшись, крикнул:
— Муха! Давай!
И танец вроде бы незаметно превратился в единоборство Кости и Мухи за Лену. Девочка перелетала от одного к другому. И все трое постепенно поняли смысл своего танца. И уже не могли остановиться.
Поняли это и все присутствующие в комнате. Лариса Петровна быстро подошла к магнитофону, выключила его, сказала шутливо:
— Хватит! Хватит! После плотной еды... Так и до заворота кишок надолго. Может, что-нибудь другое?
Ей на помощь пришел Владимир Георгиевич:
— Константин,— сказал он,— а почему бы тебе не показать нам свое мастерство?
— Не понял, Владимир Георгиевич,— ответил Костя, еще не отдышавшись.— Вы хотите, чтобы я продемонстрировал несколько приемов?
— Где твоя скрипка? — спросил Владимир Георгиевич,— Почему бы…
— Простите,— перебил Костя,— для скрипки я не в форме. Скрипка...— он взглянул на гитару Мухи в углу,— не гитара, И вообще сегодня меня должны развлекать, а не наоборот. В конце концов я именинник, Муха! Ты, правда, по непроверенным агентурным данным,— виртуоз на гитаре. Может быть, для общества...
— Прежде всего для тебя,— серьезно сказал Муха. Он вытер платком вспотевшее лицо, взял стул, поставил его на середину комнаты, сел, обвел всех взглядом, сказал:— Жгут! Гитару!
Жгут было рванулся к гитаре, но тут же остановился.
— У самого ноги есть.
Муха взглянул на Жгута, усмехнулся.
— Верно, есть. Я и забыл. Ты теперь не мой.— Он взглянул на Костю.— Его.
Муха медленно поднялся, взял гитару, опять сел на стул, тронул струны.
— Мой кумир — Высоцкий. Посвящается, подчеркиваю, имениннику!
И он запел, блестяще подражая своему кумиру, с характерной хрипотцой и надрывом:
В тот вечер я не пил, не пел,
Я на нее вовсю глядел,
Как смотрят дети.
Как смотрят дети...
Но тот, кто раньше с нею был,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Сказал мне, чтоб я уходил,
Что мне не светит...
Пронзительная, обнаженная жуть была в этой песне и в ее исполнении. Костя увидел, с каким восторгом смотрит Лена на Муху, и ослепляющая темная ревность опять переполнила его до краев.
...А тот, кто раньше с нею был,
Он мне грубил, он мне грозил...—
