Пассажиры одобрительно кивали. Но я с ними не согласился.
— Пламя свечи так же горячо и трепетно, как материнская любовь, — пытался я объяснить идею картины.
Я видел в глазах окружающих признательность и уважение. Одни покачивали головой, другие причмокивали губами и хвалили картину.
Деревенская женщина сказала:
— Клянусь своей верой, Сабха, эта женщина похожа на твою тетушку Умм ас-Саид.
— Да, клянусь пророком, точь-в-точь. Да благословит ее Аллах, это она, — ответила соседка.
Портрет передавали из рук в руки. А я вдруг почувствовал себя необыкновенно счастливым…
Кондуктор объявил мою остановку.
— Простите, но мне пора выходить, — обратился я к пассажирам.
Они вернули мне картину, и кто-то сказал.
— Иди с миром, господин художник.
Я вышел. Меня провожали взгляды и улыбки. Я больше не чувствовал тяжести картины и прижимал ее к себе, как бесценное сокровище. Взбежал по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки. Дверь была открыта.
Передо мной на ветхой подушке сидела Умм-Аббад и чистила картошку. Кажется, впервые за все время я приветливо улыбнулся ей и даже не обиделся, когда она ответила на мою улыбку холодным и удивленным взглядом.
Войдя в комнату, я первым делом поставил картину на мольберт. Я не замечал больше ни зловония, ни убогой обстановки. С полотна мне улыбалась женщина — моя мать, ставшая символом материнства. И я вспомнил голоса пассажиров:
«Клянусь своей верой, Сабха, она похожа на твою тетушку Умм ас-Саид…» «О господин мой, какая прекрасная картина!» «Да сопутствует твоей руке удача!»
У меня было такое ощущение, будто эти слова вливаются в меня, словно целебный бальзам.
Мне казалось, что я самый счастливый человек в мире, что я богат, очень богат!
