С коллегами мы стараемся подобные темы не обсуждать. Но я почти уверен, что и у них этот внешний настрой - "я просто делаю свою работу" - показной, как у меня.
Что ж, пусть Ридж поправится. На сей раз. Я слишком хорошо помню, как ему было страшно перед операцией. Он казался вялым и апатичным, но это было то состояние, о котором говорят "парализован ужасом". Он был далеко не безразличен к своей судьбе. Это читалось в его глазах.
3 октября
Ридж в порядке. Ведёт себя так же тихо, как до операции. Принимая во внимание её характер, никаких изменений в поведении ждать и не приходится. Но вот тут-то и подвох. Мне кажется, какая-то перемена с ним всё-таки произошла. Непонятная, неуловимая... но она есть. Ридж стал - как бы это точно сказать - более уверенным в себе. Страха в его манере держаться больше не чувствуется.
Эти выводы, конечно, можно было бы списать на мою усталость и появившиеся на её фоне параноидальные наклонности. Но всё же я готов поспорить, что дело не в моей разыгравшейся фантазии.
Ещё у Риджа обнаружилась странная привычка подолгу стоять возле двери "клетки", глядя сквозь решётку в верхней её половине. Надзирателей это уже раздражает.
На вопросы о симптомах, которые могли бы быть связаны с опухолью, пациент отвечает отрицательно. По его словам ни головными болями, ни головокружениями или галлюцинациями он никогда не страдал. И теперь не страдает.
11 октября
Вероятно, после нашего воздействия болезнь подопытного стала прогрессировать. Или же Ридж с непонятной целью разыгрывает перед нами спектакль. Он начал разговаривать сам с собой. Точнее, это не "диалог", он не отвечает, со стороны можно услышать как бы только одного "участника" этого "разговора". Второй, видимо, "говорит" беззвучно.
Темы "бесед" довольно странные. Какие-то сражения, жизнь в несуществующих городах, истории о людях с труднопроизносимыми именами. Причём слова звучат связно - это не тот случай, когда безумец несёт невнятную околесицу. Порой кажется, что Ридж читает вслух куски рассказов из невидимой книги. Очевидно, у него чрезмерно усилилось воображение и развились речевые способности. Полицейские и работники суда, имевшие с ним дело, характеризовали его как человека недалёкого, едва окончившего среднюю школу, после которой он трудился рабочим на заводе вплоть до того дня когда из ревности зарезал свою жену.
С нами, реально существующими людьми, Ридж теперь разговаривать отказывается. На любые вопросы реагирует снисходительной, даже презрительной улыбкой.
19 октября
Сегодня Ридж внезапно со мной заговорил. Я пришёл провести медосмотр, который он обычно воспринимал молча и без сопротивления, но в последнее время с этим свои непонятно откуда взявшимся высокомерием.
И вот, когда я собирался послушать его сердце, Ридж вдруг заявил:
- Доктор, выпустите меня.
Я уже настолько привык к тому, что он со мной не общается, не отвечает даже на приветствия, что от неожиданности вздрогнул. Он это заметил и, похоже, остался доволен произведённым эффектом.
- Ты прекрасно знаешь, не могу.
- И всё же я настаиваю. - Такими фразами и таким тоном мог бы выражаться потомок какого-нибудь знатного рода, а не придавленный жизнью рабочий. Но я уже освоился с фокусами Риджа, выслушал много его "диалогов" с несуществующим собеседником, в которых он изъяснялся очень грамотно. К тому же, меня рассердило, что в его голосе прозвучал намёк на угрозу.
- Даже не думай, - отрезал я.
Мысль, что мне стоит опасаться Риджа, в голову не пришла. Перед осмотром один из надзирателей сковывал ему руки, а во время процедуры всё время стоял возле двери, держа наготове оружие. Может быть, именно поэтому Ридж и не пытался проявлять агрессию.
- Что ж, - протянул он, - пеняйте на себя.
- Не стоит тебе вести себя так, - заметил я.
- А то что? Вы ещё раз влезете в мою голову? Но вы же всё равно на днях собираетесь это сделать, разве нет?
Несмотря на вызывающую интонацию, закончить осмотр Ридж позволил без протестов, и больше не произнёс ни слова.
Мы не хотели раньше времени рассказывать ему о повторной операции. Я решил, что проболтался Уэдли. Но когда я позже задал Уэдли вопрос, он ответил, что ничего не говорил. Не профессора же обвинять?..
