– Я никого не оправдываю, но со всеми согласен. Это разные вещи.
Штрудель подобрался поближе, разглядел в подробностях:
– Народ ли это, который в розыске?
Сиплый ответил:
– Которые в розыске – те не народ.
– Вмешиваться будем? Задавать вопросы?
Сохлый добавил:
– Когда надо, мы вмешаемся.
Подошел трамвай, и двое вошли в вагон. Через разные двери. Поссорившиеся навеки.
Водитель позвал:
– Которые с петухом. Вам с передней площадки.
Сиплый с Сохлым подтолкнули к дверям:
– Заходим. Располагаемся. До тюрьмы далеко, чего ноги топтать?
– У меня проездной, – заявил Штрудель себе на удивление. – А с петухов за проезд не полагается.
Водитель прозвенел несмело, и они покатили.
– Следующая остановка: Обелиск достижений.
Ехали.
Высматривали по сторонам приметы быта и времени.
Окна по линейке. Деревья по струнке. Коробки из бетона унылым великолепием.
Ни единого балкона на домах. Ни единого скворечника на ветвях. Ни единой клумбы на газонах. Ни единого флюгера на крышах. Лишь кумачовые полотнища с призывами, линялый административный восторг.
Город ликований и опасений.
Приобретений и потерь.
Ветры высвистывали по-разбойничьи на продувных проспектах, по которым шастали черные машины да ежились на тротуарах неприметные фигуры в схожих одеяниях – надзор за нравами, цепко оглядывали прохожих.
Штрудель пригорюнился. Петух пригорюнился тоже:
– "Если бы я захотел разорить какую-либо территорию, отдал бы ее в управление идеологам".
– Как ты сказал? – насупился Сиплый. – Да за такие за слова…
– Это не я сказал. Это я подслушал. У Фридриха Великого. Кайзера германского.
– Будем брать, – насупился Сохлый. – Для великих у нас башня имеется. С земляной ямой. Где всякому поместительно.
И пассажиры кивнули согласно.
4
Трамвай был полон, однако каждый сидел на отведенном ему месте, дабы не создалось толчеи, в которой злоумышленник способен затеряться.
– Господа! – возгласил Штрудель. – Кто из вас народ?
Все промолчали, воздерживаясь от суждений, ибо заучили с детского сада: в закрытый рот муха не влетит. Лишь один негромко признался:
– Я… Вроде бы я.
Это был дипломат, возвращавшийся домой со званного раута. Чтобы стянуть с плеч фрак с манишкой, скинуть начищенные штиблеты, напялить фланелевый халат в пятнах от потребляемой пищи, сунуть ноги в шлепанцы и с наслаждением цыкать зубом, ибо цыканье на приемах не допускалось во избежание международных конфликтов, разрыва отношений и поэтапной сдачи территорий.
Ростом мал, шеей широк, ногами коротковат, мускулистости непомерной.
Спортсмен-тяжеловес.
– Вы борец? – спросил петух.
Ответил политично, с тонкой улыбкой:
– Всякий дипломат – борец, но не всякий борец – дипломат. Употребляем в делах посольских. С неизменной похвалой-старанием.
Встал со скамейки неприглядный мужчина, вкрадчиво уклончив, нацелился портфелем с микрофоном:
– А это… Это придется доказать.
И дипломат принялся доказывать.
– Приплываю полномочно на отдаленный остров, который не приметить в океанских просторах, спускаюсь по трапу на красный ковер.
– Ах, – говорю, – какая прелестная взлетная полоса!
А эти, которые встречают:
– Вы что… – удивляются. – У нас и взлетать нечему. Кроме гусей с курами.
– Этим мы обеспечим. Это нам не впервой.
Меряю шагами их сушу, со всех сторон окруженную водой, вбиваю в нее колышки:
– Мы этот остров обустроим. Пляжи огородим. Вышки по углам поставим. Прожектора. Караульных с собаками.
Беспокоятся:
– Как же мы будем купаться? Рыбу ловить?
– Бассейн для вас соорудим, – объясняю. – Один на всех. А рыбу из Норвегии привезем. Треску в брикетах.
Дальше вбиваю колышки, сушу размечаю:
– Тут будут у нас ангары, тут склады, стоянки для наших самолетов, цистерны с топливом, диспетчерская башня.
– Эй! – кричат. – Так всю страну займете. А мы где будем? Наше население?
– В Европе, – объясняю. – В отелях. Мы разместим, мы и оплатим.
Надо непременно отметить, что на тот остров зарились наши недруги, слюну пускали от предвкушения. Пошел – поиграл мускулами, наказал местным правителям, закоснелым в коррупции и разврате:
– Проведите мобилизацию. Подготовьтесь к скорой войне.
Улыбаются беспечно:
