Сотни лет читаем в праздник Песах: "В каждом поколении всякий еврей обязан смотреть на себя так, будто он сам был освобожден из рабства египетского".
Рабство – у каждого оно свое.
И выбор свой.
И Атлантический океан.
Под обложкой моей книги…
…обитает Лёва Блюм, выживший в годы Катастрофы, в дни бедствия и мрака.
Лёва живет в Иерусалиме, у него жена Броня и сын Давид Мендл Борух.
Мендл – в память отца Лёвы: сгинул во рву на окраине невидного польского городка. Борух – отец Брони: дымом вознесся в Треблинке‚ робким напоминанием Небесам‚ что на земле не всё благополучно.
Давид преподает в иешиве. У него три дочери‚ восемь сыновей‚ и Броня ведет список имен‚ чтобы не перепутать внуков. Блюмы недосчитались с того помрачения многих и многих‚ но через пару поколений потомки Давида восполнят семейную потерю.
Лёва едет к сыну на автобусе и на остановке, через окно, видит под навесом феллаха, который ожидает другой автобус, чтобы за пару минут попасть в иной, загадочный мир‚ недоступный Лёве Блюму‚
Лицо у феллаха – иссохшее за жизнь‚ спекшейся землей под ногами. Руки его – шишковатые‚ стволом масличного дерева. Глаза прикрыты неспешными веками – от солнца, на которое он всласть нагляделся.
Феллах смотрит на Лёву, Лёва смотрит на него.
"Что ты здесь делаешь?" – взглядом спрашивает феллах.
"Я здесь живу"‚ – взглядом отвечает Лёва.
"Здесь живу я‚ а ты поезжай туда‚ откуда приехал. Там твое место".
"Там я уже был‚ – отвечает Лёва. – Там меня убивали".
"А здесь ты убиваешь меня".
"Я убиваю тебя‚ потому что ты убиваешь меня".
"Я старый‚ – взглядом отвечает феллах. – Я никого не трогаю".
"Я тоже старый. И мне нужен покой".
"Но почему здесь? Мир такой просторный".
"Это мое место. Здесь я живу‚ и это так".
"Так‚ да не так. Здесь живу я‚ а ты уезжай туда‚ где родился".
"Там я уже был‚ – повторяет Лёва. – Там меня убивали".
Автобус трогается. Разговор прекращается…
Как в этой стране взлетают самолеты? – ума не приложу.
Не успел разогнаться, и ты уже в другом государстве.
Как отправляются в эвакуацию, за тридевять земель?
Нет такого понятия – эвакуация.
В 1982 году, во время Ливанской войны, попали в плен шесть израильских солдат.
Их обменяли на четыре с половиной тысячи пленных арабов, и перед освобождением каждому арабу вручили письмо, в котором сказано среди прочего:
"Возблагодарите Господа, что тягостная глава вашей жизни, связанная с заключением, подошла к концу…
Мы не наивны и отдаем себе отчет, что очень скоро вам придется столкнуться с давлением и угрозами; вас попытаются вернуть на опасный путь, который принес вам столько страданий и горя...
Так не забывайте, как легко попасть в то положение, в котором вы только что были, и как трудно выйти из него…
Мы молим Бога, вы же молитесь Аллаху, чтобы не пришлось нам встретиться снова".
Девочка с винтовкой…
…мы едем к ней.
В Негев, на военную базу.
Зачем едем? А затем, что сегодня – родительский день.
Мы запаздываем, а она звонит, поторапливает:
– Что же вы? Где же вы?..
Девочке восемнадцать лет. Девочка десятый день в армии. Соскучилась по папе с мамой, по домашней еде, которую мы везем.
Много еды.
Перед воротами базы – машины на стоянках.
Сто, наверно, машин, а может, больше.
Располагаются семьями вокруг солдата или солдатки, которые десятый день в армии, потчуют маминой пищей, поглаживают и обхаживают, ревниво посматривая на других: чем они кормят?
Мы кормим Шани, у которой винтовка М-16.
Солдат боевых частей – наша девочка.
Из теплого дома в палатку. Из постели в спальный мешок, на обжигающий ночной холод пустыни Негев.
Винтовку не полагается выпускать из рук, давать кому-либо на подержание, – наша девочка поглощает домашнюю пищу, винтовка у нее на коленях.
Она поглощает – мы смотрим.
Так смотрели мы на сыновей своих, когда приезжали на базу, кормили старшего, кормили младшего, Лешу-Леонида, от которого приходили послания в первые недели службы: "Привет! Сегодня ночью я сторожил. Страшно. Всякие шорохи, кошки выпрыгивают… Днем заставили чистить туалеты. Весело. А вообще всё хорошо, в том числе и настроение".
(Брат сообщал из Москвы: "Про Лешу задают обычно одинаково глупый вопрос: он всё такой же хорошенький? Да‚ говорю‚ он всё такой же кучерявенький‚ с ангельским голоском‚ он почти не изменился‚ только крылышки выросли: он ими усы расчесывает...")
