Тень отбрасывал на стену. Пока что без головы.
– Привет, Штрудель.
– Привет.
– Какие вопросы?
Штрудель сказал:
– Зачем мы ходили? Для чего ноги топтали?
– Чтобы увидеть.
– И всё?
– Этого немало.
– Дальше-то? Дальше что?
– Опишешь для всеобщего сведения.
– Описывали до меня. Сотни сотен раз. Кому это помогало?
Взглянул печально:
– Теперь твой черед.
Помолчали.
Поглядели друг на друга.
– Куда теперь? – спросил Штрудель.
– Куда пошлют. Мы – птицы подневольные.
Отключился.
2
Утром Штрудель проснулся, пожевал без аппетита бутерброд, запил водой из-под крана, который подтекал, а затем сел за стол, положил перед собой чистый лист.
Взял в руку перо.
Обмакнул в чернила.
Вывел на странице первые строки:
"Как оно началось?
Началось оно таким образом.
Штрудель пришел на рынок…
…прицениться к винограду с инжиром…
…и на прилавке увидел живого петуха.
– Сколько стоит? – спросил без интереса.
Продавец цокнул языком, повел томным взором под насурьмленными бровями, прокричал тоненьким голоском скопца из султанских покоев:
– Это такой петух! Это особый петух! Кавалер ордена Золотого Гребешка Первой степени! Купи, незнакомец, не прогадаешь…"
Засомневался.
Отложил перо.
Прошелся в сомнениях по комнате: словом не овладеть.
Но сам собой включился телевизор. Вновь объявился петух, посоветовал:
– Описываешь птицу, обратись в птицу. Описываешь тополь, обратись в тополь. Глицинию – стань глицинией. Взялся за смоковницу – раскинь ветви, пусти корни, плоды напитай соками. Ясно тебе?
– Не очень.
Растолковал на прощание:
– Сочинять надо не на чистом листе, а поверх задуманного, слово на слове невидимом, строка на невидной строке, пока не сольются в звучании.
Снова отключился.
Как никогда не был.
И негде его искать.
– Посуду бы лучше прибрал, – укорили вещи в неприбранной комнате. – Сколько дней немытая…
– Белье бы постирал…
– Пол подмел…
– Пыль вытер…
Бормотнул:
– Стану я вам. Нефролепис-птерис…
Посуда без него не моется.
Пол не подметается.
На листе без него не пишется.
Вздохнул.
Взял в руку перо, обмакнул в чернила, снял с острия невидимый волосок, неспешно вывел заглавие:
Ф. Штрудель
ШЕЛ СТАРЫЙ ЕВРЕЙ ПО НОВОМУ АРБАТУ…
Добавил эпиграф:
"Скажи, что тебе запомнилось, и я скажу, кто ты".
Пинхас Пели, раввин.
Двадцатый век
Полюбовался на свой почерк.
Продолжил:
"Шел старый еврей по Новому Арбату…
…шел молодой еврей по Старому Арбату.
Встретились на пересечении путей, пошли вместе, старый под руку с молодым. Будто под виноградными лозами платоновской Академии.
Старому есть что рассказать.
Молодому – послушать.
– "На острове Утопия всё общее. Нет ни одного нуждающегося, ни единого нищего, и хотя никто ничего не имеет, тем не менее, все богаты. Свободное время уделяют наукам на том острове. После ужина проводят час в забавах, занимаются музыкой или отдыхают за разговорами. Дети малые – и те увлекаются играми, в которых добродетель побеждает пороки. Нигде нет такого превосходного народа и более счастливого государства…"
– Вы в это верили, – вздохнул молодой еврей. – У вас были идеалы.
– Кто верил, а кто и нет, – вздохнул старый. – Идеал идеалу рознь…
И снова разошлись в путях.
Старый еврей пошел по Новому Арбату, молодой – по Старому.
А надо бы – наоборот…"
3
Отложил перо.
Опять прошелся по комнате.
Отворил окно.
Через улицу, на заборе, красовался портрет деятеля, который – как уверяли – "ничем не украсил историю страны, но ничем ее и не запятнал".
– Нет, – решил. – Начнем с другого.
Сел за стол и сочинил без промедления, под копирку, подметный лист, чтобы подбрасывать по ночам в подъезды и телефонные будки, способствовать высвобождению сограждан от умственной дремы.
И вот оно, его первое творение:
"Идет по земле человек в скафандре.
Мимо гор ржавого металла.
Порубленного леса.
Холмов зловонного мусора.
Мимо загаженной реки в зловонных испарениях, где пакостная муть, ржавые, застойные воды, дохлые лягушки в сиреневых подтеках мазута.
Подошел к ракете. Оглянулся. В последний раз оглядел планету, сошедшую с орбиты.
Трубы извергаются ядовитыми дымами.
С неба сыплются разноцветные хлопья.
Листва на деревьях бурая.
Трава черная.
Лица у людей зеленые.
