- Ну, а со станками вы все-таки что будете делать?
- Ну, чего-нибудь обтачивать, - сказал я.
- Чего-нибудь - неинтересно, - улыбнулся директор. - Хотите, я вам задание дам?
- Какое задание?
Директор подошел к шкафчику и вынул оттуда железную коробку. Она была вся в дырках. Дырки были не только круглые, но и продолговатые.
- Вот смотрите. Это панель для монтажа.
- Это для приемника! - обрадовался Борька.
- Верно, - сказал директор. - Таких панелей выпускаем много. Одних дырок - миллионов пять в месяц.
Ребята прямо ахнули. Мне тоже завидно стало. Вот бы на этом заводе поработать! Я могу хоть целый день дырки сверлить.
- Так вот, - сказал директор. - Возьметесь такие панели делать? Заготовки мы вам дадим.
- Пять миллионов? - спросил я. Директор засмеялся.
- Пять не пять, но немного дадим. Для начала. Посмотрим, как вы будете справляться. Согласны?
Все закричали, что согласны. А Дутов даже покраснел от жадности. Он уже, наверное, думал все дырки себе заграбастать.
- Только вот что, - сказал директор. - Это уже серьезно. На этих панелях монтажники будут схемы собирать. Значит, тут не может быть никакого баловства. Считайте, что вы рабочие. И работать надо честно. Считайте, что у вас не мастерская, а завод. Маленький пионерский завод. Вы поговорите со своим учителем труда. Я не знаю, какая у вас программа. Когда подучитесь, мы сможем вам дать токарные заготовки.
- У нас же станков нет, - сказал я.
- Будут, - сказал директор.
- Правда? - спросил я.
- Честное пионерское, - сказал директор.
Ребята засмеялись. Я опять посмотрел на секундную стрелку, и у меня снова щека задергалась. Тогда я сказал, чтобы не засмеяться:
- Честное пионерское не в счет. Вы же не пионер! Вы какое-нибудь другое дайте.
- Честное директорское! И партийное, если хочешь.
Когда он сказал про партийное, я поверил. Я по своему папе знаю. Он никогда зря партийное не дает. Он когда после школы Зинаиде часы купил, мама его спросила: «Сколько стоят?» Он говорит: «Двадцать», - а сам смеется. Мама говорит: «Обманщик. Дай слово». Он говорит: «Даю». - «Нет, дай честное слово». «Даю». - «Нет, дай партийное…» Тогда он схватил маму в охапку и стал целовать. А партийного слова не дал. Потому что часы стоили пятьдесят рублей. Мама тогда еще сказала, что тридцать рублей за поцелуи - очень дорого. И я сказал директору:
- Раз партийное, то мы теперь в школу пойдем, Алексею Ивановичу расскажем.
Мы попрощались с директором и вышли из кабинета. Вот тогда я и сосчитал, что около женщины стояло четыре телефона. А еще там на диване сидел толстый Петляев. Мы шли мимо него и говорили по очереди «до свидания». Мы не дразнились, а по-честному. А он, наверное, подумал, что дразнились. Первому он ответил, а остальным нет. А когда я подошел, он вообще отвернулся.
Пока мы шли по заводу, то старались не шуметь. А когда на улицу вышли, все начали орать. Кто кричал «ого!», кто «ура», а кто - вообще неизвестно что. Я так орал - у меня глаза чуть не выскочили.
Дежурный вышел из будки и что-то сказал, но его не было слышно. Даже я не услышал. Я громче всех орал. А Милка Орловская просто визжала. У нее голос тонкий - противно даже. Но она хитрая. Хоть она и визжала, а все-таки заметила, что наш трамвай подходит.
Она еще сильнее завизжала и бросилась к остановке. И все ребята побежали к трамваю. Только мы не успели. Трамвай под самым носом ушел.
Я кричу:
- Але! Ребята! Догоним! - и - за трамваем.
Все бросились за мной. Мы пробежали целую остановку и чуть-чуть не догнали. Я опять кричу:
- Все равно догоним!
И мы пробежали еще остановку. И опять чуть-чуть не догнали, потому что трамвай долго стоял у светофора. Мы бы и дальше за ним бежали, но школа была уже совсем рядом. А мне все еще бежать хотелось. Поэтому я не в ворота вошел, а через забор перелез.