Небо становится светлее. Дурманит запах цветов июльских. Вдалеке звон колокольни слышится прозрачный. Ночной прохлады исчезает дуновенье. Все сильнее зной. И солнце, что привыкло к страсти откровенной, сильнее освещает грех людской.
— Уильям, тебе ж понравилось меня любить?
— Конечно. Мечтал об этом я давно. Увидев впервые очертанья твоей груди, я был готов идти за нею на край света.
— Лишь грудь ты видел?
— Что еще?
— Я думала…
— Ты думала, есть в голове мужской чуть больше мысли, больше глубины высокой?
— Так непонятно говоришь ты, Уильям. Мне не понять. Все муки от того, что до тебя мужчин я лучше понимала.
— Они не грудь твою ценили, дураки?! И что-то большее за нею разглядели?
— Я понимаю, ты смеешься надо мною!
— Нет, плачу я над женскою наивностью.
— Постой, не ты ль меня так добивался? Не ты ль тащил меня в поля, покрытые ночною тьмой, прохладою и негой? Все лишь от того, что грудь увидел под девичьим ты платьем?
— Анна! Не девица ты уже давно. Весь Стрэтфорд в курсе. Грудь при этом хуже не стала. Уверяю! А может даже, привлекла к себе вниманье…
— Я снова не пойму речей твоих.
— Не надо. Не пытайся. Поймешь — обидишься. Не станешь встречаться под покровом темноты. Лишится месяц зрелища такого! И солнцу причин не будет встать по раннему утру. Послушай, птицы заливаются над нами…
— По эту пору так всегда поют они…
— И пахнет лаванда сладко-горько-безвозвратно. Послушай, посмотри, вздохни!
— По эту пору пахнет так всегда лаванда. Уильям, ты пытаешься придать знакомым звукам, запахам, явленьям какой-то тайный смысл.
— Не чувствуешь его?
— Стараюсь я понять, почувствовать дыханье…
— Анна! Никогда не целовал я женщин совершеннее…
— Все потому, что первой я была.
— Будут лучше?
— Ты не такой, как все. И вечная дорога — тебе судьба. Вернешься ли ко мне?
— Вернусь! Такую… грудь не забывают. Анна, не обижайся! Я шучу. Дороги нет другой. Другого солнца, луны другой, любви другой. В твоих объятьях я нашел сегодня смысл. Но только не мучь меня расспросами своими. Ответов у мужчины нет на женские вопросы. Лишь отговорки. Чтоб спрашивать и мучить перестала.
Джеймс аккуратно сложил листки.
«Как жаль, что она сожгла всю пьесу. Интересно, что Уильям написал о себе дальше. А впрочем, продолжение мне известно», — он выпрямился, словно стоял на сцене перед полным залом, и прокричал:
— Уберите трупы.
Средь поля битвы мыслимы они,
А здесь ни к месту, как следы резни.
Скомандуйте дать залп
[8].
