Шехерезада - страница 30

— Конечно, моряки. Никогда не слышал?

— Никогда, — покачал головой юноша. — Ну, серьезных разговоров не было…

— Не поверю, — сказал Касым. — Даже не догадывался?

— Было дело, — признался Зилл. — Как-то мы обсуждали с дядей такую возможность. Только речь шла об Индиях. Он, наверное, неправильно меня понял.

— Никогда не рассказывал тебе про кофа?

— Про кофа? — переспросил Зилл и сразу все понял. — Стало быть, дело в кофа? Которым заинтересовался мой дядя?

— Значит, слышал?

— Я его постоянно пью, чтобы день был длиннее.

— Вот зачем мы отправляемся в Африку, — объявил Касым, — за кофа. Чтобы у толстозадых олухов вроде тебя день стал длиннее.

— Да сохранит тебя Аллах и вернет домой в целости и сохранности. Но сколь бы ни было мне приятно ваше общество, как бы ни уважал я желания моего дяди, у меня своя дорога. В данный момент никак не могу выкроить время на путешествие.

— Не можешь? — рассмеялся Касым. — Почему? Есть ближайшие планы?

— Слишком много важных дел надо сделать.

— Важных? — Касым не верил, что бывают дела важней плавания в море.

— Шехерезада? — с готовностью подсказал Юсуф.

Темные глаза Зилла озарились улыбкой.

— Вот именно.

— Надеешься с ней встретиться?

Зилл благодарно кивнул — кажется, однорукий его понимает.

— Надеюсь, — признался он и не устоял перед возможностью высказать свои тревоги. — Только пока дворецкие отвергают все просьбы. Я уверен, если бы сама царица узнала, сколько я сделал для распространения ее идей…

— Идей… — невольно прошептал Исхак.

Зилл впервые пристально взглянул на него, самого старшего из шестерых. Он не совсем разобрался в своих ощущениях, но почуял, что знает этого мужчину или слышал о нем.

— Ты не согласен, что ее рассказы имеют особый смысл? — прямо спросил он.

Исхак тяжело вздохнул. Впервые увидев юношу, стоявшего под звездами, он был поражен, узнавая его почти сверхъестественным нюхом. Несмотря на юношеский пыл, присутствуют все признаки: припухшие от бессонных ночей глаза, легкое пренебрежение к собственной внешности, потертые края рукавов, запачканные чернилами, равнодушие к деньгам. И красноречивая забывчивость или рассеянность — по крайней мере по отношению к реальному миру. Мальчик — писатель или ученый. Радуется любой возможности вступить в дискуссию, изложить свои взгляды, с неустанным энтузиазмом их уточняя. Как будто это имеет большое значение.

Так или иначе, не представилось шанса продолжить беседу — раздраженный Касым решительно взял дело в свои руки.

— Кого, черт возьми, интересуют ее рассказы? — буркнул он. — Мы просто хотим знать, плывешь ты с нами или нет! Нет, насколько я понимаю?

Зилл с прискорбием подтвердил:

— К сожалению, я не могу покинуть Багдад, особенно сейчас.

— Не жалей. Я за тебя не дам и комариного крылышка. Только осмелишься ли объяснить это дяде?

— Против судьбы не пойдешь.

— Он взбеленится. Чтобы ему перечить, надо иметь медные яйца, — высказался за всех Касым.

— Я справлюсь.

— Ну, тогда очень рады знакомству. Можешь и дальше подтирать ему задницу.

— Я вам уже сказал, что свободен.

— Свободны только морские капитаны, — провозгласил Касым и отвернулся. — Пошли, ребята, завернем в таверну.

— А что стало с царевичем? — полюбопытствовал Даниил, пока остальные не утащили его за собой.

— С кем? — не расслышал Зилл, потянувшись к нему. Даниил шептал так тихо, что слова унес ветер.

— С царевичем Ахмедом, — шепнул Даниил. — Прищучил он ту самую женщину?

Зилл от души рассмеялся.

— Это уже другая история, — ответил он, с тревогой глядя вслед команде, пробиравшейся мимо суетливых прилавков.

Она сбросила расшитое платье, серьги, ожерелья, браслеты, пояса, рубашки, золоченые туфли — вообще все одежды и украшения, кроме серебряного браслета на щиколотке и бубенчиков в косах. Осталась в одной ночной сорочке, и та разлеталась и таяла в ее сиянии. Купалась в жарком воздухе, потряхивая пышными грудями, покачивая бедрами, праздно, с полной уверенностью шагая по дороге, устланной стегаными подстилками и бобровыми шкурами. Слышалось только журчание фонтанов, неумолчный шум ветра, который ее овевал, присаливал мелкой пылью, проникал между ляжками, позванивал бубенчиками в волосах. Она наслаждалась, блаженствовала, пресыщенная успехом, счастливая повелительница матриархата, которой не требовалось маскировать ни одну линию фигуры, не приходилось выщипывать ни один седой волос — стихийная, свободная, вечная.