Продолжая эти ласки и прибегая к множеству известных ей способов выражения приязни, она повела нас с Плуто из собора. Только когда мы уже дошли до бронзовых дверей, она спохватилась о своей маленькой черной книге. Окинув нас оценивающим взглядом, она ткнула в мою сторону унизанным кольцами указательным перстом:
– Сбегай-ка за моей книгой, сможешь найти ее? Одна нога здесь, другая там.
Я был рад доставить ей удовольствие и хотя бы на некоторое время избавиться от назойливого запаха: казалось, она вылила на себя полный флакон духов и высыпала всю пудру, какая у нее была.
Найдя книгу Роксаны, я из любопытства раскрыл ее на титульной странице и обнаружил, что это вовсе не молитвенник, как я полагал, а что-то на французском языке под совершенно незнакомым мне названием «В поисках утраченного времени (Том V: Узница)» какого-то Марселя Пруста.
Помимо роботов и обучающих машин, львиную долю ответственности за наше образование взяла на себя Роксана Пруст. Tant pis[9]. Она обучала нас французскому, читая длинные выдержки из многотомного произведения своего любимого писателя, фамилию которого взяла себе. Даже сейчас, стоит мне закрыть глаза, и я тут же слышу ее визгливый нравоучительный голос:
– Пруст! Пруст – это величайшая духовная сила нашей эпохи! Никто не обладал таким даром проникновения в глубины, поистине бездны человеческого характера. Никто! Только Марсель Пруст!
Иногда я сомневался, прочитала ли она за всю свою жизнь еще хотя бы одну книгу, кроме «В поисках утраченного времени». Она преподавала нам историю литературы, сравнивая всех писателей только с Прустом. (Равных ему не было.) Если бы ей пришлось обучать нас математике, она наверняка ссылалась бы на Пруста.
Роксана презирала всех остальных романистов, делая лишь одно исключение: презрение не распространялось на Папу.
– Он определенно обладал некоторым литературным профессионализмом, – проинформировала она нас вскоре после нашего прибытия в Питомник. – Я не сомневаюсь, будь у него возможность продолжать, он смог бы извлечь пользу из примера Пруста.
Вероятно, особое отношение Роксаны к творчеству Папы проистекало не только из самоотверженной заботы о развитии наших литературных вкусов. Она прекрасно понимала, что ее таланты не могут быть по достоинству оценены в питомнике Шредер, где воспитательный акцент делался только на достижении физического совершенства. Роксана тосковала в интеллектуальном мраке Шредера во многом точно так же, как три сестры Чехова в провинции, неустанно мечтавшие о том волшебном, невообразимо прекрасном дне, когда они смогут перебраться в Москву. Москвой для Роксаны были астероиды, и она жила надеждой, что мы с Плуто, сыновья знаменитого Теннисона Уайта, поможем реализовать ее мечту скорее, чем собственные ограниченные знания и родословная, от одного упоминания которой она заливалась краской стыда. (Роксана родилась в находившемся неподалеку от питомника фермерском доме, хозяева которого носили не сулящую счастья фамилию Скунс.)
Роксана давала нам эклектическое образование, но в питомнике не было никого, кто обладал хотя бы долей ее таланта. Большинство любимцев занималось только спортом и флиртом. Я тоже, должен признать, проводил много больше времени в гимнастическом зале, чем в учебных кабинах или возле Роксаны. Без интеллектуальной стимуляции и Сворки литература не стала моим природным призванием.
Плуто был иным. Он любил читать и буквально присосался к леди Скунс, как ее обычно называли в Шредере. Под ее руководством он начал и писать. Неудивительно, что сначала (в десятилетнем возрасте) он подражал Прусту. В следующем году возникло сходство с Джойсом, а к тринадцати годам у Плуто появился собственный стиль.
День, когда Плуто нашел свой стиль, он воспринял как праздник жизни. Помню, он примчался на игровое поле, чтобы вытащить меня из партии гимнастических шахмат. Меня это немного раздосадовало, потому что белые выигрывали, но я привык потакать Плуто в подобных случаях, ибо в Шредере ему было некому демонстрировать свои успехи и я знал, что Плуто одинок.
