Хотя собор оказался пуст, что-то заставило нас с Плуто в нем остаться. Громадные размеры пространства как бы показывали нам наши крохотные проблемы в перспективе. Что мы такое под столь высокими сводами? Эти размеры предназначены богам, их назначение – вместить любовь богов к прихожанам. Самый лучший Бог – просто самый большой.
(Прошу простить мне, дорогой читатель, эти небольшие отступления от прямого пути повествования. У моей теологии особый норов, и мне еще предстоит научиться держать ее повод покрепче.)
Вскоре после нас в соборе появилась одинокая прихожанка: молодая леди неопределенного возраста (я дал ей восемнадцать, но вполне мог ошибаться) в невероятного покроя одежде, а ее бледности позавидовала бы любая гейша. Она перекрестилась и пошла по центральному проходу такой нетвердой поступью, что при каждом ее шаге делалось страшно – не упадет ли, хотя широкая юбка с кринолином могла бы смягчить удар об пол. Черные волосы прихожанки были искусно уложены в сложную прическу, венчавшуюся шляпкой еще более сложной конструкции – неимоверное переплетение ткани, цветов, драгоценностей и папье-маше; в привлечении внимания верующих это сооружение могло бы соперничать с алтарем. Стало даже немного стыдно, что, кроме нас с Плуто, некому восторгаться его великолепием. Когда явившийся нам крик моды добрался до самой передней скамьи нефа, его носительница опустилась на колени (мне сперва показалось, что она все-таки упала), достала из сумочки небольшую книгу в черном переплете, открыла ее и углубилась в набожное чтение.
Мы почтительно приблизились к ней, сомневаясь, правильно ли было появиться в таком месте неодетыми. Это было моим первым в жизни ощущением вины, и оно мне не понравилось.
Плуто робко протянул руку и осторожно потянул леди за пышный рукав, чтобы привлечь ее внимание, и эта женщина (теперь было заметно, что она не столь молода, как показалось сначала) удостоила нас своим холодным взглядом.
– В чем дело? Вы не видите, что я читаю? Почему бы вам не побеспокоить какого-нибудь робота? Они для этого и существуют. Ну, полно стоять разинув рты. Что вам нужно? Говорите!
– Бога ради, мисс, – заикаясь, заговорил Плуто, – мы новые щенки и не знаем, куда идти.
– К роботу, конечно. Неужели я похожа на робота? Или это место, – державшей маленькую черную книгу рукой она обвела громадное пространство собора, – напоминает классную комнату?
– Не могли бы вы отвести нас к роботу? Видите ли, мы заблудились.
– Отвяжитесь! – воскликнула женщина
С первого взгляда было ясно, что с Роксаной Пруст происходит что-то страшное. Под меланхолией, которой она окутывала себя, таилась бушующая агрессивная сила.
Почти постоянно ее обуревали эмоции. Казалось, ей совершенно безразлично, какого они свойства, лишь бы их было как можно больше и кипели бы они как можно дольше. Еще до того, как мы отвлекли ее от чтения, она плакала над книгой, и даже когда стала отчитывать нас, в уголках ее темных глаз подрагивали слезинки. Кожа возле глаз сложилась в целую дельту морщинок, словно в напряженном стремлении в любой момент выдавить слезу. В профиль ее нос выглядел крупноватым, но хорошо очерченным. Небольшой, немного недоразвитый подбородок подрагивал в моменты напряжения – то есть почти всегда. Она носила множество украшений, особенно колец, видимо полагая, что обилие декораций компенсирует скромные масштабы ее личности. При всем этом она ухитрялась внушить ощущение своеобразной красоты, редкой и очень хрупкой.
Плуто не выдержал напряжения и заплакал… но я заподозрил, что не без некоторой доли детского притворства.
– Н-но м-мы заблудились! Мы – сироты. Мы совсем одни!
Дельтавидная сеть морщинок Роксаны сузилась от усиленной работы мысли:
– Как, вы сказали, вас зовут?
– Мое имя Плуто, а он – Белый Клык. Это мой младший брат.
– Назови свою фамилию, детка!
– Уайт.
– Вы – дети Теннисона Уайта? Самого Теннисона Уайта?
Плуто кивнул. Роксана издала звук, напоминавший крик, с которым хищная птица устремляется на полевую мышь.
– Ах вы, бедненькие, ах, мои дорогие! – Своды собора еще вторили эхом этому крику, а Роксана уже отложила книгу и погрузила нас с Плуто в темноту складок своего платья, словно поймав в сети. – Почему вы не сказали сразу? О мои маленькие любимцы! Ах, вы мои милые!
