– Господа, Господа…
– Там не Динго, – сказала Жюли. – Какая-то несчастная любимица не может выбраться. Подумай, Каддлис, не означает ли это, что брошены все любимцы?
– Тсс! Такими разговорами ты только доведешь до слез Крохотулю.
Мы нашли место, где можно было перелезть разрушенную часть забора. В паре метров от пролома спиной к нам стояла на коленях женщина. Она примостилась на поперечине рухнувшего пилона, как на молитвенной скамеечке. Ее волосы, спутанные и грязные, еще хранили следы одомашненности. Она была приличествующим образом обнажена, однако все тело было в синяках, а ноги сильно расцарапаны. Оказавшись перед лицом столь патетического краха некогда видной любимицы, я впервые осознал, насколько ужасно дикой выглядела Жюли: одета вульгарнейшим образом, волосы закручены в практичный, но лишенный художественного изящества узел, да еще и скрепленный узкой полоской ткани; стройные ноги упакованы в неуклюжие резиновые сапоги. Должно быть, мы все трое походили на Дингов.
Бедная женщина прекратила причитания и повернулась к нам. Выражение ее лица прошло все стадии от любопытного удивления до неописуемого изумления.
– Отец! – произнесла она, оцепенев от ужаса.
– Роксана! – воскликнул я. – Вы ли это?
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой я защищаю честь женщины и несу за это страшную кару
Это была она, изрядно похудевшая. Время так поработало над ее красотой, что никто, будь у него лучшие намерения в мире, не дал бы ей по ошибке восемнадцать лет, даже и двадцать восемь. Однако нос, взгляд и ум остались такими же острыми, какими были всегда. Я ничуть не сомневался, что это Роксана Пруст, урожденная Скунс.
Роксана же, наоборот, никак не могла поверить, что я не ее отец, а всего лишь маленький Белый Клык, бывший ее подопечный, который стал взрослым мужчиной.
– Но эта одежда… – настойчиво твердила она. – Уж эту-то куртку с оторванной нижней пуговицей я не могу спутать ни с какой другой. И эти сапоги с красным кантом. И неделю небритая щетина. Хоть убейте меня, ты – мой отец!
Из вежливости я снял куртку, но мне почему-то не захотелось стаскивать штаны. Вероятно, привычка носить одежду способствует развитию скромности в большей степени, чем что-либо другое, вне зависимости от происхождения. По возможности коротко я объяснил Роксане, как наш Господин доставил нас на ферму и бросил там, как нам пришлось взять в доме одежду для своего похода – одежду ее родителей, так уж получилось.
– Ты говоришь, что Плуто и твоя мать прибыли на Землю вместе с вами? – спросила Роксана, злобно хмуря свои морщинки возле глаз. – Где же они теперь?
– Я надеялся, что вы можете знать это, Роксана. Я был уверен, что Плуто нанесет вам визит. Он ведь посылал вам каждую свою новую книгу.
– Нет. Нет, должно быть, это ему не удалось. Я до последнего момента не слыхала, что вы здесь. Но какой… – в выражении ее глаз появилась нежность, как бывало и прежде, когда ей в голову приходила какая-нибудь расчетливая мысль, – восхитительный сюрприз!
В разговоре возникла новая пауза, потому что нам с Жюли не хотелось бестактно демонстрировать озабоченность только собственными проблемами, когда Роксана сама явно была в беде. Казалось, она целиком ушла в какие-то очень личные переживания.
– Вы читали «Молитвы облачению»? – спросила Жюли, чтобы нарушить тягостное молчание. – Все Лебединое озеро было уверено, что на сегодня это лучшая вещь Плуто. Говорят, от его новых обрядов совершенно невозможно оторваться.
– Начинала, но не смогла, как бы это сказать… вникнуть в суть. Я часто нахожу, что… современные писатели, по моим наблюдениям… хотя Плуто… однако… – Она потеряла нить мысли и стала с отсутствующим видом потирать свои костлявые голые бедра. Я заметил, что ее кожа покрыта маленькими темно-синими отметинами, главным образом на бедрах и ляжках. Они были слишком крохотными, чтобы быть следами побоев, но и очень уж многочисленными, чтобы оказаться случайными.
Она глубоко вздохнула, и этот вздох выразил нечто большее, чем утомление скучной жизнью в Шредере и даже чем утрату Господина. Это был знак невыразимой грусти с примесью непреходящей удовлетворенности.
